Отзывы на книгу "тьма в конце тоннеля" юрий нагибин. Юрий нагибин - тьма в конце туннеля

Комментарий Зеликмана:

Удивительная метаморфоза произошла с писателем, рассказанная им в автобиографической повести ―Тьма в конце туннеля. Большую часть своей сознательной жизни Юрий Маркович считал себя полукровкой, сыном еврея и русской. И поэтому постоянно, и в детстве, и в зрелые годы, чувствовал себя изгоем среди представителей ―коренной национальности. И ничего: ни слова матери ―…я предпочитаю евреев, они веселее, умнее и воспитаннее, ни ―благополучная запись в ―пятой графе, ни славянская стать, ни манера поведения в стиле ―удалого Кирибеевича, не говоря уже об успехах на поприще русской литературы и кинематографии – ничего не могло вытравить из Ю.Нагибина комплекса неполноценности. Этому способствовали откровенное проявление антисемитизма и оскорбительные намеки на принадлежность писателя к сынам израилевым.

И неожиданно он узнает, что его биологическим отцом является некий русский дворянин, зверски убитый в первые годы революции (кстати, не еврейскими комиссарами, а наоборот, местными мужиками), а тот, которого Юрий всю жизнь считал отцом, Марк (Мара, как его называли в семье), усыновил его, чуть ли ни при рождении.

Стало быть, конец душевным терзаниям: ты теперь стопроцентный русский, да еще дворянских кровей в придачу! Но это открытие, которое, казалось бы, должно было привести писателя в лагерь самых оголтелых русофилов и потенциальных или активных юдофобов, имело совершенно неожиданные последствия: именно сейчас Юрий Нагибин яростно возненавидел антисемитизм и начал рассматривать свой родной русский народ в качестве носителя этого позорного начала.

Цитаты Нагибина:

«За что так ненавидят евреев?

За казнь Христа? Но ведь большинство ненавидящих - безбожники, им нет дела до Христа, к тому же еврея. Казнив Христа, евреи дали миру новую религию, которая стала и религией русских…

Еврейский нос, картавость, развязность - все это чепуха. В моем широкоскулом, чисто русском лице если и есть подмес, то татарский; и в моем произношении и во всей повадке не было ни следа еврейства, а разве это мне помогло? Есть еще много объяснений, по-моему, иные из них, скрыто хвастливые, придуманы самими евреями: зависть к уму, ловкости, нахрапу, деловой сметке сынов Израиля. Это случается порой, и тогда на свет извлекаются старые штампы: гешефтмахеры, ловкачи, проныры.

Но ведь русские люди куда сильнее завидуют друг другу…

Бездомность евреев - но разве это повод для ненависти?

Скорее уж для сочувствия.

Нечто тайное генетическое, заложенное в неевреях? Опять же нет.

С какой охотой отдают должное музыкантам-евреям, шахматистам-евреям, певцам-евреям, артистам-евреям и евреям - зубным врачам.

Остается одно – беззащитность. Беззащитность - значит, ничтожность. Это дарует сознанием своего дарового преимущества. Любой подонок, любая мразь, ни в чем не преуспевшая, любой обсевок жизни рядом с евреем чувствует себя гордо.

Он король, орел, умница и красавец. Он исходит соком превосходства. Последний из последних среди своих, и вдруг без всякого старания, на которое он и не способен, некая подъемная сила возносит его выспрь.

Эта подъемная сила идет от беззащитности евреев, пасынков его законной родины. Нет лучше карты для дурных правителей, чем играть на жидофобии низших слоев населения. А население в своей массе принадлежит к низам, даже те, кому светит семейная люстра, а не трущобная лампочка-сопля. Людей высшего качества ничтожно мало, они не образуют слоя, так, прозрачная пленка.» Ю.Нагибин.

*****

«На Западе существует мнение, что Сталин видел в евреях ― пятую колонну. Он мог им полностью доверять во время войны с Гитлером, для евреев, в отличие от русских, не существовало плена, но не мог испытывать того же доверия, когда главным врагом стала насквозь проевреенная Америка. А на этот грунт накладывалось личное отношение.

Воистину зоологическая ненависть не мешала ему держать в личном приближении омерзительного еврея Кагановича. Он был ему нужен? Наверное, но Сталин легко жертвовал и более нужными и куда более ценными людьми.

Каганович удостоверял в глазах мира его лояльность к евреям. Да, Сталин умел, когда требовалось, наступать на горло собственной песне. А евреям он не доверял в той же мере, что и всем остальным народам советской державы, включая русских, не больше. Он не мог серьезно относиться к еврейской ―пятой колонне, ибо хорошо знал, что все заговоры и злоумышления против советской власти, равно вредительство и шпионаж, рождаются в его собственном воображении на предмет профилактической чистки и утверждения себя единственного…

Ничего существенного дать народу, предназначенному на беспрерывное заклание, Сталин не мог: ни земли, ни жилища, ни еды, ни одежды, ни предметов быта, ни тем паче свободы, да и кому она нужна? Но он мог дать нечто большее, довлеющее самой глубинной сути русского народа, такое желанное и сладимое, что с ним и водка становится крепче, и хлеб вкуснее, и душа горячее, - антисемитизм…

Компания борьбы с космополитизмом была глупа по изначальной формулировке. Но при всей глупости и смехотворности компания эта была предельно, трагически серьѐзна, что тогда мало кто понял, ибо означала решительный поворот к фашизму. Отныне между идеологиями коммунизма и национал-социализма можно было поставить знак равенства.

Как бы потом ни колебалась линия партии, какие бы оттепели и перестройки ни тревожили стоячих вод нашего бытия, лишѐнного действительности, отношение к евреям – лакмусовая бумажка любой политики – не менялось, ибо неизменной оставалась основа – русский шовинизм. И никакой другой эта страна быть не может.»

*****

«Но никто нас (русских – А.З.) не любит, кроме евреев, которые, даже оказавшись в безопасности, на земле своих предков, продолжают изнывать от неразделѐнной любви к России. Эта преданная, до стона и до бормотания, не то бабья, не то рабья любовь было единственным, что меня раздражало в Израиле.»

*****

«Есть замечательное высказывание: еврей – тот, кто на это согласен… Есть одно общее свойство, которое превращает население в нечто общее… Это свойство – антисемитизм…

Господи, прости меня и помилуй, не так хотелось бы мне говорить о моей стране и моем народе! Неужели об этом мечтала душа, неужели отсюда звучал мне таинственный и завораживающий зов? И ради этого я столько лет мучился! Мне пришлось выстрадать, выболеть то, что дано от рождения. А сейчас я стыжусь столь желанного наследства. Я хочу назад в евреи: там светлее и человечнее…

Истинная вера не требует доказательств. А что может быть истиннее, чище и незыблемее веры антисемита: все зло от евреев…

Как хочется поверить, что есть выход! Как хочется поверить в свою страну! Трудно быть евреем в России. Но куда труднее быть русским.» (Из повести ―Тьма в конце туннеля‖, М.,1994 – А.З.)

*****

«И всѐ же есть одно общее свойство, которое превращает население России в некое целое, я не произношу слова ―народ, ибо, повторяю, народ без демократии - чернь. Это свойство - антисемитизм.

Только не надо говорить: позвольте, а такой-то?! Это ничего не означает, кроме того, что такой-то по причинам, неведомым ему самому, не антисемит…

Антисемитизму не препятствует ни высокий интеллектуальный, духовный и душевный уровень - антисемитами были Достоевский, Чехов, З. Гиппиус, ни искреннее отвращение к черносотенцам, погромам и слову ―жид, такому же короткому и общеупотребительному, как самое любимое слово русского народа…

С него, как с гуся вода, стекли все ужасы века: кровавая война, печи гитлеровских лагерей, Бабий Яр и варшавское гетто, Колыма и Воркута и… стоп, надоело брызгать слюной, всем и так хорошо известны грязь и кровь гитлеризма и сталинщины.

Но вот разрядилась мгла, ―встала младая с перстами пурпурными Эос, продрал очи народ после тяжелого похмельного сна, потянулся и… начал расчищать поле для строительства другой, разумной, опрятной, достаточной жизни - ничуть не бывало, - потянулся богатырь и кинулся добивать евреев.

А надо бы, перекрестясь, признаться в соучастии в великом преступлении и покаяться перед миром.

Но он же вечно безвинен, мой народ, младенчик-убийца. А виноватые - вот они. На свет извлекается старое, дореволюционное, давно иступившееся, проржавевшее - да иного нету! - оружие: жандармская липа - протоколы сионских мудрецов, мировой жидомасонский заговор, ритуальные убийства…

Всѐ это было, было, но не прошло.

Черносотенец-охотнорядец поднимается во весь свой исполинский рост. Тот, что возник в конце сороковых - начале пятидесятых, был карликом в сравнении с ним. Послеперестроечный антисемитизм взял на вооружение весь тухлый бред из своих затхлых закромов: давно разоблаченные фальшивки, поддельные документы, лжесвидетельства, - ничем не брезгуя, ничего не стесняясь, ибо всѐ это не очень-то и нужно. Истинная вера не требует доказательств. А что может быть истиннее, чище и незыблемее веры антисемита: всѐ зло от евреев.» (Из повести ―Тьма в конце туннеля, М.,1994 – А.З.)

Дополнительно:

Тема форума , где предложена к обсуждению подборка материалов: Историческая подоплека новейшей истории антисемитизма. Подборка статей

Нагибин Юрий

Тьма в конце туннеля

Юрий Маркович Нагибин

ТЬМА В КОНЦЕ ТУННЕЛЯ

Я похоронил мать. Вслед за ней ушел отчим, вдруг перед этим как-то странно, жалко и неприятно взбодрившийся для будущего. Прошло несколько лет, и мне захотелось воскресить образ матери через немногие сохранившиеся в доме материальные знаки ее существования. Все жалкие ее туалеты были розданы подругам, вещи поценнее реализовал отчим, собравшийся начать новую жизнь, оставалась круглая кожаная коробка из-под шляпы, набитая всякой дребеденью: обрывки вышивок, бисерная сумочка, лакированный кожаный кошелек для иголок, два-три колечка, Георгии - один на ленточке, связка писем, несколько фотографий, почему-то мама не отдала их мне для альбома - то ли не нравилась себе на них, то ли с ними связаны какие-то неприятные воспоминания. Я так и не удосужился узнать причину. Никогда не любил расспрашивать близких людей, довольствуясь тем, что они сообщали мне сами.

Было там еще немало всякой всячины: сломанное страусовое перо, некогда украшавшее мою мушкетерскую шляпу, черепаховый гребень, крошечный перламутровый театральный бинокль, не раскрывающийся веер и моя полосатая младенческая распашонка на пуговицах, невесть зачем притащившаяся за мной в старость. Мать относилась к этому хранилищу без всяких сантиментов: стоит коробка на шкафу, никому не мешает, ну и пусть стоит. Она рылась в ней очень редко, чтобы достать что-то нужное: маскарадный бинокль, бисерную сумочку для съемок ее приятельнице - маленькой киноактрисе, какую-нибудь особую иголку для шитья...

Я снял пыльно-муаровую коробку со шкафа, протер тряпкой и открыл. Все предметы оказались на месте, кроме колечек, - возможно, они были брошены в тигель новой жизни отчима. Вид бисерной сумочки, как всегда, доставил удовольствие, она была полосатая, каждая полоска своего цвета: красная, синяя, лиловая, белая, черная - и приятно мялась в ладони. Я подержал в руках все предметы, но чувствительные кончики пальцев не отзывались на их субстанцию: ни гладкому перламутру бинокля, ни сухой ости страусового пера, ни лакированной коже кошелька для иголок. И глаз оставался равнодушен, как и рука. Меня не тронули молодые мамины фотографии. Теперь я понял, почему она их не любила: при сходстве черт в них не было маминой сути. Странно, что я не замечал этого раньше. Два Георгия лишились даже того тусклого блеска, который они еще сохраняли, когда я последний раз заглядывал в коробку. Матовые, позеленевшие, утратившие почетный вес награды, они выглядели латунными подделками, как самонаграды сегодняшнего чучельного казачества. Все названные вещи и не названные не имели никакого отношения к матери и моей тоске по ней. Воскресить образ матери через материальные знаки ее существования, как я выразился с непонятным велеречием, мне не удалось. Мамы в коробке не оказалось.

Письма были перевязаны черной шелковой ленточкой. Я разорвал ее, распрямил верхний конверт. "Ее благородию Ксении Николаевне Красовской" значилось на конверте. Да, моя мать была "благородием" и осталась им в гуще советского хамства. Ну, что пишут "ее благородию"? По естественному психологическому ходу я вынул письмо из единственного конверта без адреса. Так же в магазине люди берут тот галстук, который имеется в одном экземпляре, и только эти галстуки составляют: массовую продукцию.

Безадресное письмо сперва расстреляло меня, уложив намертво, затем вернуло совсем в иную жизнь. Коробка не была мусорным ящиком. Она хранила суть.

"Милая Ксёнушка, - писал неведомый автор мелким, убористым почерком, словно экономил бумагу, - это письмо передаст тебе человек вполне надежный, но в качестве почтальона ты его не используй. И вообще не пиши мне до тех пор, пока я не дам тебе знать. Но знака может и не быть. Я зашел слишком далеко, чтобы повернуть назад. Прости меня. Мы ведь знали, что нам нельзя иметь ребенка. Но что поделать, если будущий гражданин так упорно хотел появиться на свет. Слушай меня внимательно. У него должен быть отец. Ты понимаешь, что я имею в виду? Время наступает серьезное, и надо забыть сантименты. Мне не выкрутиться, даже если я сейчас уцелею. Они не угомонятся, пока не перебьют всех. Тебе нужна защита. Одна ты не справишься, хотя ты сильная. С таким грузом, как я, не выплывешь. Меня надо вычеркнуть - раз и навсегда. Жизнь непредсказуема, вдруг кончится наваждение и бесы вернутся в преисподнюю. Ты веришь в это? Я - нет. Лучше и надежнее всего был бы Володя, он в чести у властей, но ведь Л. никогда этого не допустит. Да и вообще "не верь любви поэта, дева". Сеня тоже поэт, но не до такой степени, человек он хороший, но, к сожалению, бывший домовладелец, и это ему припомнят.

Остается Мара. Вы любили друг друга, думаю, он до сих пор любит тебя, что, конечно, не мешает его летучим романам. Я не верю в его отцовские качества, да ведь они и не требуются. Зато за ним прекрасная семья, могучий отец, чудесная мать, очаровательный брат. Это бастион - тебе не дадут пропасть. Я не берусь советовать, как все это устроить, в житейских делах ты умнее меня. Прости и прощай. К.".

Сейчас я не могу передать, что я чувствовал, читая это письмо. Но я и тогда не мог бы этого сделать, слишком много всего навалилось. Помню с абсолютной достоверностью ощущение грубой усталости и хамскую фразу, которую я произнес вслух:

Надо было гондон надеть.

Так я приветствовал возвращение моего отца.

И не то чтобы мне не понравился этот загробный голос. Скорее понравился. Он был мягок, серьезен, решителен, без всякого балласта раскаяния, сожаления, чувства вины и прочих интеллигентских слюней. Все по правде жизни, которая не бывает безукоризненной и предусмотрительной в каждом движении. Это было в духе и характере моей матери: когда судьба подносила ей очередную пакость, она не расплескивала эмоций, а сразу начинала действовать. И еще я подумал, что у них все равно ничего бы не вышло, люди должны отличаться друг от друга, чтобы выдержать долгую совместную жизнь. Чуть бы суше, насмешливей, и во мне это письмо прозвучало бы голосом матери.

Своей грубой фразой я ответил свинцовой усталости, вдруг навалившейся на меня. Как будто вся прожитая жизнь медленно прокатилась по мне своим тяжелым колесом.

Вначале я, как Маугли, не знал, кто я, уверенный, что ничем не отличаюсь от остальной волчьей стаи. Но Маугли было легче обнаружить свою несхожесть с окружающим его одушевленным миром (звери Киплинга одушевлены), он был один такой - голый, бесшерстый, бесклыкий и бескогтистый, умеющий не только стоять, но и бегать на двух ногах. А вокруг все живые существа были на меня похожи - домашние животные не в счет, - и я долго не догадывался, что общность двуногих обманчива, что в людской несмети немало таких, что помечены незримым знаком неполноценности.

Затрудняюсь сказать, когда я обнаружил, что большинство мужчин и часть женщин, приходящих к нам в дом, принадлежат к этому племени изгоев, равно как и мой лучший друг Миша (на детских фотографиях, сделанных чистопруд-ным фотографе м-пушкарем, рядом со мной, на фоне белого замка, пальм и дирижабля в курчавом небе, неизменно стоит, красиво выставив ногу, элегантный мальчик, сливоглазый брюнетик с прической, которую называли "бубикопф") тоже принадлежит к касте меченых, и что ббльшая часть детей, с которыми мы играем каждый день в Абрикосовском саду и обмениваемся время от времени визитами, из того же племени.

А ведь я знал чуть ли не с рождения о неодинаковости людей, казавшейся мне естественной и ни для кого не обидной. Моя семья, я сам, наши гости, мои друзья по саду, прогулкам и детским праздникам - интеллигенты, а все остальные: соседи по квартире, обитатели нашего большого дома, за редчайшим исключением, дворовые сверстники, с которыми я до поры не водился, - холуи. Так, во всяком случае, называла их моя мать, что не мешало ей легко находить с ними общий язык. Потом я понял, что взаимопонимание было замешано не на родности, а на прямо противоположном - мгновенном и радостном узнавании плебеями барской - высшей - сути моей матери. Видимо, революция не смогла уничтожить вместе с сотнями тысяч бар неизъяснимого очарования барства.

Холуями - мама не вкладывала презрительного, уничижительного смысла в это слово, просто констатировала социальную принадлежность - были: и хранительница моих детских лет, добрый гений дома, любимейшая из любимых Вероня, и ее сестра, чудесная Катя, недолгое время состоявшая в моих няньках, и те огромные семьи, что вселялись в освобождающиеся со смертью или по другим причинам убывания моих родных комнаты некогда принадлежавшей нам целиком квартиры, любая обслуга, будь то дворник, истопник, монтер, продавец в магазине, парикмахер, зеленщик из деревни, привозивший на розвальнях квашеную капусту и соленые огурцы, молочница с жестяными бидонами, пахнущими антоновским яблоком, холуем был и управдом, первый представитель советской власти в моей жизни, которого я почитал, боялся и ненавидел.

ЮРИЙ НАГИБИН

ТЬМА В КОНЦЕ ТУННЕЛЯ

Я похоронил мать. Вслед за ней ушел отчим, вдруг перед этим как-то
странно, жалко и неприятно взбодрившийся для будущего. Прошло несколько лет,
и мне захотелось воскресить образ матери через немногие сохранившиеся в доме
материальные знаки ее существования. Все жалкие ее туалеты были розданы
подругам, вещи поценнее реализовал отчим, собравшийся начать новую жизнь,
оставалась круглая кожаная коробка из-под шляпы, набитая всякой дребеденью:
обрывки вышивок, бисерная сумочка, лакированный кожаный кошелек для иголок,
два-три колечка, Георгии - один на ленточке, связка писем, несколько
фотографий, почему-то мама не отдала их мне для альбома - то ли не
нравилась себе на них, то ли с ними связаны какие-то неприятные
воспоминания. Я так и не удосужился узнать причину. Никогда не любил
расспрашивать близких людей, довольствуясь тем, что они сообщали мне сами.
Было там еще немало всякой всячины: сломанное страусовое перо, некогда
украшавшее мою мушкетерскую шляпу, черепаховый гребень, крошечный
перламутровый театральный бинокль, не раскрывающийся веер и моя полосатая
младенческая распашонка на пуговицах, невесть зачем притащившаяся за мной в
старость. Мать относилась к этому хранилищу без всяких сантиментов: стоит
коробка на шкафу, никому не мешает, ну и пусть стоит. Она рылась в ней очень
редко, чтобы достать что-то нужное: маскарадный бинокль, бисерную сумочку
для съемок ее приятельнице - маленькой киноактрисе, какую-нибудь особую
иголку для шитья...
Я снял пыльно-муаровую коробку со шкафа, протер тряпкой и открыл. Все
предметы оказались на месте, кроме колечек, - возможно, они были брошены в
тигель новой жизни отчима. Вид бисерной сумочки, как всегда, доставил
удовольствие, она была полосатая, каждая полоска своего цвета: красная,
синяя, лиловая, белая, черная - и приятно мялась в ладони. Я подержал в
руках все предметы, но чувствительные кончики пальцев не отзывались на их
субстанцию: ни гладкому перламутру бинокля, ни сухой ости страусового пера,
ни лакированной коже кошелька для иголок. И глаз оставался равнодушен, как и
рука. Меня не тронули молодые мамины фотографии. Теперь я понял, почему она
их не любила: при сходстве черт в них не было маминой сути. Странно, что я
не замечал этого раньше. Два Георгия лишились даже того тусклого блеска,
который они еще сохраняли, когда я последний раз заглядывал в коробку.
Матовые, позеленевшие, утратившие почетный вес награды, они выглядели
латунными подделками, как самонаграды сегодняшнего чучельного казачества.
Все названные вещи и не названные не имели никакого отношения к матери и
моей тоске по ней. Воскресить образ матери через материальные знаки ее
существования, как я выразился с непонятным велеречием, мне не удалось. Мамы
в коробке не оказалось.
Письма были перевязаны черной шелковой ленточкой. Я разорвал ее,
распрямил верхний конверт. "Ее благородию Ксении Николаевне Красовской" -
значилось на конверте. Да, моя мать была "благородием" и осталась им в гуще
советского хамства. Ну, что пишут "ее благородию"? По естественному
психологическому ходу я вынул письмо из единственного конверта без адреса.
Так же в магазине люди берут тот галстук, который имеется в одном
экземпляре, и только эти галстуки составляют: массовую продукцию.
Безадресное письмо сперва расстреляло меня, уложив намертво, затем
вернуло совсем в иную жизнь. Коробка не была мусорным ящиком. Она хранила
суть.
"Милая Ксенушка, - писал неведомый автор мелким, убористым почерком,
словно экономил бумагу, - это письмо передаст тебе человек вполне надежный,
но в качестве почтальона ты его не используй. И вообще не пиши мне до тех
пор, пока я не дам тебе знать. Но знака может и не быть. Я зашел слишком
далеко, чтобы повернуть назад. Прости меня. Мы ведь знали, что нам нельзя
иметь ребенка. Но что поделать, если будущий гражданин так упорно хотел
появиться на свет. Слушай меня внимательно. У него должен быть отец. Ты
понимаешь, что я имею в виду? Время наступает серьезное, и надо забыть
сантименты. Мне не выкрутиться, даже если я сейчас уцелею. Они не
угомонятся, пока не перебьют всех. Тебе нужна защита. Одна ты не справишься,
хотя ты сильная. С таким грузом, как я, не выплывешь. Меня надо вычеркнуть
- раз и навсегда. Жизнь непредсказуема, вдруг кончится наваждение и бесы
вернутся в преисподнюю. Ты веришь в это? Я - нет. Лучше и надежнее всего
был бы Володя, он в чести у властей, но ведь Л. никогда этого не допустит.
Да и вообще "не верь любви поэта, дева". Сеня тоже поэт, но не до такой
степени, человек он хороший, но, к сожалению, бывший домовладелец, и это ему
припомнят.
Остается Мара. Вы любили друг друга, думаю, он до сих пор любит тебя,
что, конечно, не мешает его летучим романам. Я не верю в его отцовские
качества, да ведь они и не требуются. Зато за ним прекрасная семья, могучий
отец, чудесная мать, очаровательный брат. Это бастион - тебе не дадут
пропасть. Я не берусь советовать, как все это устроить, в житейских делах ты
умнее меня. Прости и прощай. К.".
Сейчас я не могу передать, что я чувствовал, читая это письмо. Но я и
тогда не мог бы этого сделать, слишком много всего навалилось. Помню с
абсолютной достоверностью ощущение грубой усталости и хамскую фразу, которую
я произнес вслух:
- Надо было гондон надеть.
Так я приветствовал возвращение моего отца.
И не то чтобы мне не понравился этот загробный голос. Скорее
понравился. Он был мягок, серьезен, решителен, без всякого балласта
раскаяния, сожаления, чувства вины и прочих интеллигентских слюней. Все по
правде жизни, которая не бывает безукоризненной и предусмотрительной в
каждом движении. Это было в духе и характере моей матери: когда судьба
подносила ей очередную пакость, она не расплескивала эмоций, а сразу
начинала действовать. И еще я подумал, что у них все равно ничего бы не
вышло, люди должны отличаться друг от друга, чтобы выдержать долгую
совместную жизнь. Чуть бы суше, насмешливей, и во мне это письмо прозвучало
бы голосом матери.
Своей грубой фразой я ответил свинцовой усталости, вдруг навалившейся
на меня. Как будто вся прожитая жизнь медленно прокатилась по мне своим
тяжелым колесом.

Вначале я, как Маугли, не знал, кто я, уверенный, что ничем не
отличаюсь от остальной волчьей стаи. Но Маугли было легче обнаружить свою
несхожесть с окружающим его одушевленным миром (звери Киплинга одушевлены),
он был один такой - голый, бесшерстый, бесклыкий и бескогтистый, умеющий не
только стоять, но и бегать на двух ногах. А вокруг все живые существа были
на меня похожи - домашние животные не в счет, - и я долго не догадывался,
что общность двуногих обманчива, что в людской несмети немало таких, что
помечены незримым знаком неполноценности.
Затрудняюсь сказать, когда я обнаружил, что большинство мужчин и часть
женщин, приходящих к нам в дом, принадлежат к этому племени изгоев, равно
как и мой лучший друг Миша (на детских фотографиях, сделанных чистопруд-ным
фотографе м-пушкарем, рядом со мной, на фоне белого замка, пальм и дирижабля
в курчавом небе, неизменно стоит, красиво выставив ногу, элегантный мальчик,
сливоглазый брюнетик с прической, которую называли "бубикопф") тоже
принадлежит к касте меченых, и что ббльшая часть детей, с которыми мы играем
каждый день в Абрикосовском саду и обмениваемся время от времени визитами,
из того же племени.
А ведь я знал чуть ли не с рождения о неодинаковости людей, казавшейся
мне естественной и ни для кого не обидной. Моя семья, я сам, наши гости, мои
друзья по саду, прогулкам и детским праздникам - интеллигенты, а все
остальные: соседи по квартире, обитатели нашего большого дома, за редчайшим
исключением, дворовые сверстники, с которыми я до поры не водился, - холуи.
Так, во всяком случае, называла их моя мать, что не мешало ей легко находить
с ними общий язык. Потом я понял, что взаимопонимание было замешано не на
родности, а на прямо противоположном - мгновенном и радостном узнавании
плебеями барской - высшей - сути моей матери. Видимо, революция не смогла
уничтожить вместе с сотнями тысяч бар неизъяснимого очарования барства.
Холуями - мама не вкладывала презрительного, уничижительного смысла в
это слово, просто констатировала социальную принадлежность - были: и
хранительница моих детских лет, добрый гений дома, любимейшая из любимых
Вероня, и ее сестра, чудесная Катя, недолгое время состоявшая в моих
няньках, и те огромные семьи, что вселялись в освобождающиеся со смертью или
по другим причинам убывания моих родных комнаты некогда принадлежавшей нам
целиком квартиры, любая обслуга, будь то дворник, истопник, монтер, продавец
в магазине, парикмахер, зеленщик из деревни, привозивший на розвальнях
квашеную капусту и соленые огурцы, молочница с жестяными бидонами, пахнущими
антоновским яблоком, холуем был и управдом, первый представитель советской
власти в моей жизни, которого я почитал, боялся и ненавидел.
Меня удивило сунувшееся под перо слово "почитать". Неужели я "почитал"
мрачного, молчаливого, с ножевым выблеском угрюмого взгляда исподлобья холуя
Дедкова? Да, таково было предписанное дедом, главой семьи, отношение всех,
кроме матери, позволявшей себе взбрыкивать, к молодой, смертельно опасной
власти. Этот урок рабства остался со мной на всю жизнь. К любому начальству,
встречавшемуся мне на моем пути: руководителям Союза писателей, партийным
секретарям разного ранга, вызывавшим меня на правеж, директорам издательств,
главным редакторам журналов и газет, армейским командирам в дни войны, - я
относился с ненавистью, презрением и почтением, благодарный им за все то
зло, которое они могли мне сделать, но делали не до конца.
А теперь меня остановило слово "молодой" в приложении к дьяволиаде,
искалечившей жизнь моих родителей, мою собственную, моих детей и внуков, не
прекрати я род. "Молодой" - это что-то свежее, обещающее, летящее. Дико
звучит "молодой палач" или "молодой убийца". Но власть действительно была
очень молода, всего на три года старше меня. Боже, на какую же малость
разминулся я со временем, заставлявшим так мечтательно вспыхивать зеленые,
вечно озабоченные глаза матери! Она была тогда "их благородием Ксенией
Николаевной Красовской", так значится на конвертах немногих сохранившихся
старых писем. Мать слишком любила свое прошлое, чтобы лакомиться им в
засушенном виде.
Едва осознав свое бытие, я стал ощущать эпоху, оставшуюся за чертой,
как единый временной пласт. У меня было такое же отношение к времени, как у
древних греков. Для современников Перикла историческая война с персами и
разрушение легендарной Трои не имели временного разрыва, и то и другое
происходило раньше, не теперь. А когда - греческое сознание это не
занимало, было за пределами постижения. Я ужасно раздражал маму расспросами
о наполеоновском нашествии, требуя частных подробностей, как от очевидицы
тех волнующих событий. Объяснить такой идиотизм - или тут что-то другое? -
невозможно, но уже школьником, влюбленный в "Трех мушкетеров", я допускал
встречу со старым д"Артаньяном и трепетно ждал ее. Такой ли уж это брел?
Боборыкин, появившись на свет, год прожил при Пушкине, а покидая земную
юдоль, год прожил при мне. Одна-единственная жизнь разделяет и вместе -
соединяет меня с Пушкиным.
Вернемся к холуям. Они делились на тех, кто зависел от нас: Вероня, ее
многочисленная родня, соседи, бесплатно лечившиеся у моего деда, - как во
всех холуйских семьях, у них беспрерывно болели дети всеми подряд
инфекционными болезнями (дыша этим пропитанным микробами воздухом, я ни разу
ничем не заразился), и на холуев, которые от нас не завчсели, - их мы
побаивались, опять же все, кроме мамы. Таким образом, первое различие людей,
открывшееся мне, лежало в области социальной, хотя я не уверен, что это
слово подходит, ведь интеллигенция - не класс, а прослойка, холуи же вообще
понятие аморфное. Но читатель поймет, что я имею в виду. И вот не домашняя
легенда, а истина, подтвержденная многочислен-ными свидетельствами: после
младенческого каннибальского языка, всех этих "мням-мням", "тпруа", "бо-бо"
и тому подобного, после "мамы", "Верони", чуть позже "папы", так назвал я
под общим давлением малознакомого человека, чье назначение в доме мне было
неясно, я отчетливо и громко произнес "интеллигенция". Затем, помолчав и
словно подумав, я сказал: "электричество", после чего, потрясенный этими
лингвистическими подвигами, заткнулся на целый год. Родные ужасались, что я
онемел, но, исполнив невесть кому данный обет молчания, я принялся болтать и
не могу остановиться до сегодняшнего дня. Самое поразительное, что,
произнеся слово "интеллигенция", я знал, что оно означает. Эта ясность с
годами затуманилась, а в близости исхода я окончательно запутался. Хуже
обстояло с "электричеством", я и тогда не понимал и сейчас не понимаю, что
это такое. Мне вдруг пришло в голову, что мое младенческое, дремлющее
сознание искало нечго похожее на знаменитую ленинскую формулу коммунизма.
Понятие "интеллигент" допускает широкое толкование, наше было не лучше
и не хуже всех других, а вот "холуй" в нашем семейном понимании не совпадал
с общеупотребительным, производящим от него глагол "холуйничать" -
пресмыкаться, заискивать перед власть имущими, для нас "холуй" - это
простолюдин, черная кость или, более старое, хам.

Нагибин Юрий

Тьма в конце туннеля

Юрий Маркович Нагибин

ТЬМА В КОНЦЕ ТУННЕЛЯ

Я похоронил мать. Вслед за ней ушел отчим, вдруг перед этим как-то странно, жалко и неприятно взбодрившийся для будущего. Прошло несколько лет, и мне захотелось воскресить образ матери через немногие сохранившиеся в доме материальные знаки ее существования. Все жалкие ее туалеты были розданы подругам, вещи поценнее реализовал отчим, собравшийся начать новую жизнь, оставалась круглая кожаная коробка из-под шляпы, набитая всякой дребеденью: обрывки вышивок, бисерная сумочка, лакированный кожаный кошелек для иголок, два-три колечка, Георгии - один на ленточке, связка писем, несколько фотографий, почему-то мама не отдала их мне для альбома - то ли не нравилась себе на них, то ли с ними связаны какие-то неприятные воспоминания. Я так и не удосужился узнать причину. Никогда не любил расспрашивать близких людей, довольствуясь тем, что они сообщали мне сами.

Было там еще немало всякой всячины: сломанное страусовое перо, некогда украшавшее мою мушкетерскую шляпу, черепаховый гребень, крошечный перламутровый театральный бинокль, не раскрывающийся веер и моя полосатая младенческая распашонка на пуговицах, невесть зачем притащившаяся за мной в старость. Мать относилась к этому хранилищу без всяких сантиментов: стоит коробка на шкафу, никому не мешает, ну и пусть стоит. Она рылась в ней очень редко, чтобы достать что-то нужное: маскарадный бинокль, бисерную сумочку для съемок ее приятельнице - маленькой киноактрисе, какую-нибудь особую иголку для шитья...

Я снял пыльно-муаровую коробку со шкафа, протер тряпкой и открыл. Все предметы оказались на месте, кроме колечек, - возможно, они были брошены в тигель новой жизни отчима. Вид бисерной сумочки, как всегда, доставил удовольствие, она была полосатая, каждая полоска своего цвета: красная, синяя, лиловая, белая, черная - и приятно мялась в ладони. Я подержал в руках все предметы, но чувствительные кончики пальцев не отзывались на их субстанцию: ни гладкому перламутру бинокля, ни сухой ости страусового пера, ни лакированной коже кошелька для иголок. И глаз оставался равнодушен, как и рука. Меня не тронули молодые мамины фотографии. Теперь я понял, почему она их не любила: при сходстве черт в них не было маминой сути. Странно, что я не замечал этого раньше. Два Георгия лишились даже того тусклого блеска, который они еще сохраняли, когда я последний раз заглядывал в коробку. Матовые, позеленевшие, утратившие почетный вес награды, они выглядели латунными подделками, как самонаграды сегодняшнего чучельного казачества. Все названные вещи и не названные не имели никакого отношения к матери и моей тоске по ней. Воскресить образ матери через материальные знаки ее существования, как я выразился с непонятным велеречием, мне не удалось. Мамы в коробке не оказалось.

Письма были перевязаны черной шелковой ленточкой. Я разорвал ее, распрямил верхний конверт. "Ее благородию Ксении Николаевне Красовской" значилось на конверте. Да, моя мать была "благородием" и осталась им в гуще советского хамства. Ну, что пишут "ее благородию"? По естественному психологическому ходу я вынул письмо из единственного конверта без адреса. Так же в магазине люди берут тот галстук, который имеется в одном экземпляре, и только эти галстуки составляют: массовую продукцию.

Безадресное письмо сперва расстреляло меня, уложив намертво, затем вернуло совсем в иную жизнь. Коробка не была мусорным ящиком. Она хранила суть.

"Милая Ксёнушка, - писал неведомый автор мелким, убористым почерком, словно экономил бумагу, - это письмо передаст тебе человек вполне надежный, но в качестве почтальона ты его не используй. И вообще не пиши мне до тех пор, пока я не дам тебе знать. Но знака может и не быть. Я зашел слишком далеко, чтобы повернуть назад. Прости меня. Мы ведь знали, что нам нельзя иметь ребенка. Но что поделать, если будущий гражданин так упорно хотел появиться на свет. Слушай меня внимательно. У него должен быть отец. Ты понимаешь, что я имею в виду? Время наступает серьезное, и надо забыть сантименты. Мне не выкрутиться, даже если я сейчас уцелею. Они не угомонятся, пока не перебьют всех. Тебе нужна защита. Одна ты не справишься, хотя ты сильная. С таким грузом, как я, не выплывешь. Меня надо вычеркнуть - раз и навсегда. Жизнь непредсказуема, вдруг кончится наваждение и бесы вернутся в преисподнюю. Ты веришь в это? Я - нет. Лучше и надежнее всего был бы Володя, он в чести у властей, но ведь Л. никогда этого не допустит. Да и вообще "не верь любви поэта, дева". Сеня тоже поэт, но не до такой степени, человек он хороший, но, к сожалению, бывший домовладелец, и это ему припомнят.

Остается Мара. Вы любили друг друга, думаю, он до сих пор любит тебя, что, конечно, не мешает его летучим романам. Я не верю в его отцовские качества, да ведь они и не требуются. Зато за ним прекрасная семья, могучий отец, чудесная мать, очаровательный брат. Это бастион - тебе не дадут пропасть. Я не берусь советовать, как все это устроить, в житейских делах ты умнее меня. Прости и прощай. К.".

Сейчас я не могу передать, что я чувствовал, читая это письмо. Но я и тогда не мог бы этого сделать, слишком много всего навалилось. Помню с абсолютной достоверностью ощущение грубой усталости и хамскую фразу, которую я произнес вслух:

Надо было гондон надеть.

Так я приветствовал возвращение моего отца.

И не то чтобы мне не понравился этот загробный голос. Скорее понравился. Он был мягок, серьезен, решителен, без всякого балласта раскаяния, сожаления, чувства вины и прочих интеллигентских слюней. Все по правде жизни, которая не бывает безукоризненной и предусмотрительной в каждом движении. Это было в духе и характере моей матери: когда судьба подносила ей очередную пакость, она не расплескивала эмоций, а сразу начинала действовать. И еще я подумал, что у них все равно ничего бы не вышло, люди должны отличаться друг от друга, чтобы выдержать долгую совместную жизнь. Чуть бы суше, насмешливей, и во мне это письмо прозвучало бы голосом матери.

Своей грубой фразой я ответил свинцовой усталости, вдруг навалившейся на меня. Как будто вся прожитая жизнь медленно прокатилась по мне своим тяжелым колесом.

Вначале я, как Маугли, не знал, кто я, уверенный, что ничем не отличаюсь от остальной волчьей стаи. Но Маугли было легче обнаружить свою несхожесть с окружающим его одушевленным миром (звери Киплинга одушевлены), он был один такой - голый, бесшерстый, бесклыкий и бескогтистый, умеющий не только стоять, но и бегать на двух ногах. А вокруг все живые существа были на меня похожи - домашние животные не в счет, - и я долго не догадывался, что общность двуногих обманчива, что в людской несмети немало таких, что помечены незримым знаком неполноценности.

Даунтон " это, "Доктор Хаус " или "Оранжевый...

1) Настоящее время

2) Прошедшее

3) Параллельное

3 с половиной) Закулисное

Плюс к этому еще...

Было бы неправильно, посмотреть более 60 серий, не оставив никакого впечатления о них. Но и написать про "Оранжевый - хит сезона " (США, 2013) трудно, поскольку, как ни крути, почти все действие происходит в американской женской тюрьме. И контингент там, хоть и литературно причесан, но соответствующий...

Видимо, это неизбежно: если провел так много времени, погружаясь в жизнь героев, они становятся тебе близки и понятны, ты переживаешь за них, думаешь о сюжетных линиях даже за границами просмотра. И тут уже становится не так важно, "Даунтон " это, "Доктор Хаус " или "Оранжевый... " Бывают, правда, сериалы, которые просто "не идут". Но на этот я попал почти случайно и... не жалею, что посмотрел его.

Понимаю. Кто хотел, уже посмотрел сериал. Кто не посмотрел, тот и теперь вряд ли будет. Уговаривать тем более никого не собираюсь. Просто хотел немного сказать о композиции фильма.

1) Настоящее время - то, что происходит сейчас в тюрьме Личфилд. События, отношения, распорядок, внутренние войны, любовь, смерть, выживание, преступления и наказания.

2) Прошедшее - по многим героиням нам показывают их предысторию. Причем не обязательно в ключе "как она дошла до жизни такой". Просто экскурс в личную историю "до", часто "задолго до". Поэтому здесь вкраплен еще целый кошелек отдельных рассказиков разной степени подробности.
Сами смотрим, и сами видим. У многих будущее преступление просто "прописано в генах", становится прямым следствием условий жизни: семья, район, этнос, группировки. А некоторые сбиваются с пути почти случайно. И еще. Хотя явно эта идея не проводится, но показывают много детских лиц, что наводит на мысли, что когда-то давно все, и даже закоренелые преступники, были обычными детьми.

3) Параллельное - да, наши героини отбывают срок. Но жизнь за стенами не остановилась, она идет дальше. У кого-то рождаются дети, и их уносят во внешний мир. Кто-то теряет любимого. Кто-то пытается воспитывать детей (а то и мужа) по телефону. Где-то остались родственники, с которыми поддкрживаются отношения. Одна шустрая девица, наоборот, умудрилась выйти замуж не выходя из камеры))

3 с половиной) Закулисное - выделяю этот кусочек сюжета весьма условно, так как формально он подпадает то под 1, то под 3 категорию. Как известно, любая тюрьма... да что там - любой ЗАБОР имеет две стороны. По одну находятся наши.. эээ... дамы, а по другую — те, кто их сторожит. И это не только охранники. Над ними есть начальство. А над тем — еще большее начальство и так далее, пока нити управления не забираются на самый верх. И там тоже бурлит жизнь. Есть свои герои и мерзавцы. Свои "странные" и стяжатели. У них есть свои семьи, свои хобби, свои интриги, любовники и любовницы. В общем... эдакий сериал в сериале получается.

Плюс к этому еще...

Сериал -- Оранжевый - хит сезона

23 июл. 2018 г.

"Мозг " Робина Кука

Короче. Книга понравилась. Но все жестко, очень жестко. Я вас предупредил.

"Мозг " Робина Кука - книга жесткая сразу по нескольким причинам. Да, это медицина — и ярче всего здесь поданы рентгенография мозга и гинекология. Да, это настоящий триллер, детектив-расследование. Да, это весь букет околомедицинских отношений среди персонала: зависть, дружба, подсиживание, самообъявленные супергуру, шквал обессиливающих админстративных забот, любовь, преданность делу, безразличие к делу и скелеты в шкафах (что в околомедицинской тематике приобретает второй, более зловещий смысл).

Но ведь не только? Нет, конечно. Здесь есть серьезный научный поиск, есть близкая надежда на результаты, важные для очень многих людей. Есть преданные своему делу люди, готовые работать буквально день и ночь, продвигаясь все ближе к постижению истины, распутывая тщательно сплетенные сети научных гипотез, человеческих интриг и противодействия Системы... Есть лирическая линия, простая, но очень искренне выписанная и оттого ты веришь в нее. Есть напряженный драйв чуть-чуть недотягивающий до , но, тем не менее, погружающий нас в проблемы нейрофизиологии и диагностики так ловко, что мы, ни разу не специалисты в этом, понимаем происходящее и сопереживаем ему. И это здорово.

Но... тонкие и возвышенные натуры, я должен вас предупредить. Эта книга точно не для вас. Если вам жалко, когда ставят опыты на мышках и собаках, то что вы думаете об опытах на людях? Что они бесчеловечны? А вот и нет. Люди дают свое согласие. Их постоянно контролируют врачи, и все не так уж плохо. Нет, не плохо. Не ТАК плохо, как в этой книге, где в итоге вскрывается абсолютно бесчеловечная афера... Если бы гинекологи вдруг сговорились и поставляли всех своих пациенток в бордели, это было бы лишь мелкой шалостью по сравнению с тем, что тут происходит. И вопрос поставлен так хитро, что зло творят не преступники, а те, кто вообще-то радеет за здоровье и благополучие общества. И да, они умеют защищать себя и свои взгляды так, что ты уже почти соглашаешься с тем, что это единственно правильный путь, несмотря на весь это ужас; что цель оправдывает средства, что может они не так уж и неправы? И, в самом деле, ну что такое каких-то 20 жизней по сравнению с такими перспективами? В общем, вопрос об этичности научных методов здесь не только стоит в полный рост, он еще и отплясывает джигу...

Короче. Книга понравилась. Но все жестко, очень жестко. Я вас предупредил.

Робин Кук -- Мозг

14 июл. 2018 г.

Чернильное сердце " Корнелии Функе Герасимова

так

видел

одноименный фильм околокнижном
Детям от 6-7 до 14 читать и слушать однозначно можно.

Да-да, иногда хочется заглянуть и в детские книги, особенно, если они прошли мимо тебя, а то и вовсе их еще не было в твоем детстве)) Аудиокнигу "Чернильное сердце " Корнелии Функе я выбрал, разумеется, из-за начитки Герасимова , это , и в его исполнении я готов послушать многое.

Интересна ли такая сказка взрослым — это вопрос, и я отвечу на него чуть позже. Главная героиня — девочка 12 лет, отец которой занимается ремонтом книг, а мать пропала несколько лет назад при загадочных обстоятелствах. Больше всего на свете отец и дочь любят читать, тетя девочки — коллекционер книг с огромной домашней библиотекой. И вообще в этой истории так (слишком) много связано с книгами, что не удивлюсь, если и сама автор на поверку окажется строгой, но страстной библиотекаршей))

Книги способны переносить нас каждая в свой мир, где обитают странные создания. Но это еще не все. Обладая особым талантом, можно так читать книгу, что эти самые создания смогут перенестись сюда, к нам, явившись во плоти. Оборотная сторона этого чуда довольно печальна — книга запросто может и забрать что-то из нашей жизни и унести внутрь себя. Что-то. Или кого-то. И тогда придуманные персонажи начинают скитаться среди нас и жить как им хочется, а мы неустанно пытаемся вернуть утраченное. Книга-то как раз об этом.

Мне повезло воспринимать эту историю именно в виде . Здесь очень удачно слились три искусства - автора, переводчика и чтеца. Нет, правда, я видел менее изящные варианты перевода имен героев, они звучат совсем не так здорово, как эти. Просто мысленно послушайте: Пыльнорук, Мо, Козерог... Когда Герасимов произносит это свое "Пыльнорук", мы почти физически ощущаем, как над героем вмыввает крохотное облачко пыли. А когда на сцену выходит негодяй Баста, его имя звучит как удар хлыста.

В истории много очаровательных деталей, словно рассматриваешь старинный персидский ковер. Вот слишком умный хорек с рожками, вот смелый арабский мальчик времен тысячи и одной ночи, а вот и фея Динь-динь из "Питера Пена". Вот немая служанка со своей тайной. А вот наши герои с опаской прячутся в густом ночном лесу, а вокруг бродят разбойники и ищут их. Ну а в этой сцене у нас встреча с Создателем. Э... нет, я в прямом смысле, не в переносном. Здесь герой книги встречается с тем, кто эту самую книгу написал. Коллизий и поворотов в этой сказке предостаточно.

Я решил, что не буду искать вторую и третью части этой истории. И не стану смотреть одноименный фильм , снятый по этой книге. Но не жалею о времени, проведенном с героями в их странном, в прямом смысле околокнижном , мире. Это было интересное приключение. :-)
Детям от 6-7 до 14 читать и слушать однозначно можно.

Корнелия Функе -- Чернильное сердце

26 мая 2018 г.

Линды Эванс под названием "Приблуда ".


Эта книга — об удивительном .

кошки

Миры Виктории ". В первой книге серии ("Прекрасная дружба Приблуда

Замечали? Иногда не так захватывает сама книга, как знакомство с новым для себя автором или, как в моем случае, знакомство с целой книжной вселенной. Но давайте поговорим обо всем по порядку. Я перечитал фантастическую повесть Линды Эванс под названием "Приблуда ".
Печально. Мало того, что название по-русски звучит довольно неприятно, так еще и авторше не повезло с именем. Попробуйте поискать Линду Эванс и тут же наткнетесь на знаменитую киноактрису с точно таким же именем, родившуюся на 5 лет позже и не имеющую ничего общего с нашей писательницей. Но весь инет забит именно ею. Увы.
Зато сама история мне неожиданно понравилась.
Эта книга — об удивительном сотрудничестве людей с расой разумных древесных котов .
Сложность здесь в том, что хотя обе наши расы разумны и настроены друг к другу доброжелательно, они не могут общаться непосредственно, поскольку люди разговаривают звуками, а кошки, как всем известно — телепаты, но в другом диапазоне, чем люди. И если между собой они общаются легко и естественно, то люди с их точки зрения — глухонемые. К счастью для обеих сторон, изредка все же попадаются странные люди, способные уж если не понимать мысли этих шестилапых созданий, то хотя бы ограниченно воспринимать их эмоции и передавать свои.
Собственно, Приблудой назвали дикого древесного кота, пришедшего к людям за помощью.

Полагаю, всем любителям историй об (инопланетных разумных) животных этот цикл мог бы понравиться. Хотя "кошки " здесь — не просто милые зверьки. У них есть свое общество, они применяют орудия на охоте, хранят и передают знания своеобразным образом, умеют разжигать огонь и способны к групповой медитации. Способны мгновенно "растворяться в ночи" даже днем, даже(!) в замкнутом помещении.
Но, увы, не готовы противостоять человеческой технике, оружию и технологиям. Впрочем, о войне здесь речь пока не идет. Просто порой попадаются подлые люди и, в противовес им — здравомыслящие. Дальше придумайте сюжет сами. Только учтите, что там обязательно будут понимание и непонимание, приключения, детективное расследование, взаимопомощь и честная и глубокая дружба вплоть до полного самопожертвования.

Украинским читателям, возможно, будет интересно узнать, что немалую роль в книге играет семья, эмигрировавшая на эту планету из земной Украины. :-)

А еще скажу, что это — вторая книга цикла под названием "Миры Виктории ". В первой книге серии ("Прекрасная дружба ") рассказывалось о первой встрече людей с древесными котами. Героиня там — девочка 12 лет, обладающая эмпатическим даром. Книга "Приблуда ", о которой мы с вами сейчас говорим — продолжение истории, с котами и людьми, но уже без девочки.

Ну вот, главное сказано. Теперь перехожу к фишкам, ссылкам и интересностям))

Линда Эванс -- Приблуда

8 мая 2018 г.

Книга Виталия Каплана "Чужеземец

1. Необычная композиция

2. Жанр

3. Область определения

4. Погружение

5. Уровни

6. Параллели ассоциации

Трудно быть богом " Стругацких всё не то и всё не так ".

Бывают книги-развлечения, книги-изложения мыслей писателя, книги, порождающие мысли в читателе, книги, в которых писатель размышляет ВМЕСТЕ с читателем.
Книга Виталия Каплана "Чужеземец ", на мой взгляд, именно такая — герои живут своей жизнью, а мы с писаетелем следим за их приключениями, проигрываем различные подходы, обсуждаем ситуации...
"Таких тоже много!", — скажет Опытный Читатель, и он, разумеется прав. А я просто хочу перечислить, чем именно эта книга показалась мне необычной. Поехали.

1. Необычная композиция . Книга состоит из двух частей. В обеих рассказывается одна и та же история, но увиденная глазами разных персонажей. Мало того, эти две истории сильно отличаются.

2. Жанр — сложный. Тут тебе и приключения, и фантастика, очень значительная часть посвящена религии, но нашлось место и для мистики.

3. Область определения . Помните миссионеров, обращавших в христианство целые континенты? А помните прогрессоров у Стругацких и не только? Согласитесь, у этих двух ситуаций есть общие черты, подходы, проблемы, сферы применимости и сферы допустимости. Книга много внимания уделяет и этому аспекту. Причем самостоятельно, не "списывая" сюжеты и решения у других.

4. Погружение . Впрочем все это просто слова и, боюсь, они так и не передали главного. Книга очень эмоциональна. Сюжет и персонажи буквально утягивают нас в свой мир. И это мы пришли из благополучного Сегодня в далекий феодальный мир, чтобы нести ему знание о Едином боге (в противовес общепринятому язычеству). Это мы, побитые камнями, отлеживаемся в доме местной колдуньи, которая как бы даже и не колдунья вовсе... Это мы думаем, что мы такие мудрые, продвинутые, все знаем и несем невеждам свет истины, а на деле мы всего лишь слепые (но самоуверенные) котята, ничего не знающие о мире, в который пришли...

В эмоциональном плане книга богата. Иногда забавляет, иногда побуждает негодовать или сочувствовать. А порой удивляет. Да так, что удивление долго не проходит, а ситуации прокручиваются в голове снова и снова))

5. Уровни . Как ни странно, в книге их много. Есть нижний: бойкая история МэНэЭса, начавшаяся авантюрой почти в духе "Понедельника..." Есть средний: с погружением в иную культуру, отчасти даже язык. Есть высокий: с мыслями о боге вообще (не обязательно Иисусе), о его проповедниках и апостолах, о задачах и этике, о противостояниях, об уместности влияния и многое другое. И есть еще один. Даже не знаю как назвать его, чтобы не промахнуться... Эзотерический? Мистический? Волшебный? Каждое из этих слов не подходит. Но хотя бы указывает примерное направление.

6. Параллели . Если ставить вопрос на что похожа эта книга, ответ будет найти довольно сложно. Но определенные книжные ассоциации у меня при чтении возникли. И в первую очередь , о которой мы с вами уже говорили в " ".
Обе книги — о религии. В обеих главный герой — русский, вдумчивый, ищущий свой путь и искренне намеренный помочь другим. Хочу подчеркнуть: не религиозный фанатик с огнем и мечом, а интеллигентный и доброжелательный странник, не считающий зазорным рассеять свои сомнения в длительных обсуждениях грядущего "проекта" с "классическими" священнослужителями.
Из других ассоциаций, несомненно, "Трудно быть богом " Стругацких . Но в меньшей степени — немного перекликаются только некоторые идеи, а в остальных аспектах "всё не то и всё не так ".

В целом книга мне очень понравилась (хоть сам я по-прежнему атеист), даже не ожидал. Прочел ее во второй раз и, полагаю, через несколько лет захочу пройти этой дорогой снова. Чего и вам желаю.

защитниках "), насквозь шизоидная, но... настолько правдоподобная, что меня до сих пор не покидает ощущение прикосновения к некоторой недозволенной людям истине)) не меньше!

Двигатель СЮЖЕТА
Как вы понимаете, это очень добротный коктейль

книжными вселенными
тот самый Дайсон

Все-все, уже закругляюсь. Книга небезупречна, особенно в литературном плане. Но читается бойко, приключения захватывают, отношения развиваются и пыхают маленькими звездочками, научная мысль не спит, воображение рисует картины... Чего же еще нам стоит ожидать от добротной классической фантастики?

Дочитал эпическую серию Ларри Нивена "Мир-кольцо ". Классика научной фантастики и, как некоторые считают, лучшая вещь у Нивена. Но вот как-то меня пока обходила)
Собственно, в серии 2 книги, и первая мне понравилась больше. Вторая тоже хороша, но если в первой был полет фантазии, клубок сюжета, создание загадочного мира, то вторая получилась более рассудочной что ли... Хотя именно в ней изложена одна абсолютно завиральная идея (о "защитниках "), насквозь шизоидная, но... настолько правдоподобная, что меня до сих пор не покидает ощущение прикосновения к некоторой недозволенной людям истине)) не меньше!
Про книгу не писал только ленивый. Поэтому технологию описывать не буду. Скажу только о двух моментах.

Двигатель СЮЖЕТА -- замечательно подобранная "авантюрная четверка": команда, состоящая из уставшего от скуки земного авантюриста, умного, умелого и хитрого, инопланетянина, напоминающего разумного тигра, вспыльчивого и агрессивного воина, еще одного инопланетянина, жалкого и нелепого на вид, но представителя самой продвинутой расы в известной вселенной и... я сказал "четверка"? Четвертым участником команды стала юная девица, обладающая помимо красоты и ума еще и невероятной везучестью.
Как вы понимаете, это очень добротный коктейль , который может бродить и веселить нас не одну серию. И автор, кажется, не упустил здесь ни одной возможности.

И еще один момент. Мы с вами уже избалованы многими выразительными книжными вселенными . Люди с упоением читают и даже пишут всяческие продолжения Гаррипоттеров, Сталкерзон и Метро — и это тоже уже привычно.
Но тут, когда видишь, что 10 лет после выпуска книги народ продолжал не только читать ее, но и обсуждать тонкости придуманного автором мира, строил гипотезы, развивал всевозможные теории. В книге упоминается одна хитрая штука из мира космической физики под названием "cфера Дайсона". Так вот, когда автору пишет сам тот самый Дайсон :-) чтобы обсудить определенные аспекты и идеи... Не знаю, как на вас, но на меня это произвело сильное впечатление. Наверно так же я воспринял бы, если бы кто-то писал фантастику о путешествии с эйнштейновскими скоростями, и к нему бы внезапно обратился сам Эйнштейн))
Майкла Крайтона , которая бы мне не понравилась. Многие из них экранизированы, причем весьма успешно. Сейчас добрался до технотриллера под названием "Разоблачение ". И снова - отлично!

харассмент слом стереотипов включать голову

точно следующей главы.

Крылья " это было о самолетах, в "Штамме Андромеда " — о микробиологии, в "Next " — о генетике, "Парк Юрского периода

"Я другой такой страны не знаю... "
:-) Шутки шутками, но я не могу припомнить ни одной книги Майкла Крайтона , которая бы мне не понравилась. Многие из них экранизированы, причем весьма успешно. Сейчас добрался до технотриллера под названием "Разоблачение ". И снова - отлично!

Главная тема романа — скользкая, липкая и скандальная: домогательство, которое теперь модно называть американским словом харассмент . Но при этом главная линия книги (как и многих других у Крайтона) — слом стереотипов , стремление заставить людей не судить оголтело "о том, что и так всем понятно", а включать голову и реально рассматривать каждый конкретный случай.

Так что если вы ожидаете заурядной сопливой и жалобной истории об очередной секретарше, на которую успешно и плодотворно положил.. ээ.. глаз Большой Начальник, то здесь все было совсем не так. А совсем даже наоборот. :-)
И если вам вдруг в какой-то момент чтения покажется, что ну теперь-то уж вы точно разобрались, что это было, зачем, кто виноват и что делать, то уже в следующей главе внезапно обнаруживаете развилку в своих догадках, а еще в следующей главе понимаете, насколько вы в начале были далеки от истины. Ну теперь-то уж точно все ясно. Ага-ага)) До следующей главы.

Как обычно, и здесь отличает весьма тщательная техническая подготовка и удивительное умение даже о сложных и скучных вещах говорить доходчиво и понятно, не снижая градуса интереса. В книге "Крылья " это было о самолетах, в "Штамме Андромеда " — о микробиологии, в "Next " — о генетике, "Парк Юрского периода ", как вы помните, весьма убедительно и живо рассказывает нам о палеонтологии, ну а здесь...

Майкл Крайтон -- Разоблачение