Жить ли гражданским браком, он не зовет замуж, но предлагает жить вместе. Как понять, что вам пора жить вместе Не понимает жить вместе важно

Волнения первых свиданий, неуверенность первой ночи вдвоем, незнакомые правила совместной жизни… Отношения - одна из самых значимых сфер человеческой жизни, а поэтому с ними связано немало наших тревог и сомнений. Для женщин личные отношения, как правило, стоят на вершине иерархии ценностей, но тревогам подвержены и мужчины, особенно те из них, кто привык держать ситуацию под контролем: их опыт и логика не слишком помогают там, где речь идет о чувствах. Нормально, когда человек ощущает тревогу и даже страх перед близкими отношениями, но когда эти чувства чересчур сильны, они могут оказаться гибельными для пары. Светлана Кривцова предлагает вглядеться в наши страхи - ведь чем лучше мы их знаем, тем легче их будет преодолеть.

1. Знакомство: Позвонит или не позвонит?

Их первое свидание уже состоялось. И теперь она переживает: «Позвонит он или не позвонит? Вдруг я сказала что-то лишнее, сделала что-то не так?» Его же к телефонной трубке тянет, как магнитом, но душа неспокойна: «Вдруг она не ждет моего звонка? Может, я ей не понравился?»

Наши консультанты

Светлана Кривцова - экзистенциальный психотерапевт, автор нескольких книг; одна из последних - «Как найти согласие с собой и миром» (Генезис, 2004).

Боязнь не понравиться, оказаться не на высоте - эти очень распространенные страхи связаны скорее с нашим личным опытом, нежели с начальной фазой отношений. Каким он был? Если человек уже когда-то пережил сильную боль из-за того, что его отвергли, его будут переполнять противоречивые чувства: страх перед возможностью новой боли и потребность в любви и тепле. Из-за этого «сидящего внутри» страха трудно объективно оценить и себя, и партнера, и ситуацию. Часто, особенно в молодости, люди вступают в отношения активно и отчаянно - им не дает покоя некий бессознательный дефицит чего-то очень важного. Одним недостает уважения, признания (его было недостаточно со стороны родителей). Другим не хватает тепла (их в детстве мало любили). Взрослые юноши и девушки, уже изменившись и похорошев физически, сохраняют в себе этот дефицит, как сжатую пружину. И вступают в отношения с разной степенью «сжатости» - то есть, страха быть обманутыми в своих ожиданиях.

Совет: задать себе несколько простых вопросов. Действительно ли такие, как я, никому не нравятся и почему? В самом ли деле я не подхожу этому человеку? Почему он мне не подходит? Прислушайтесь к своим ответам, и вы наверняка заметите, что они отличаются подростковым максимализмом, с которым уже пора расстаться. Кроме того, полезно научиться расслабляться: перестать контролировать себя во всем; понять, что неизвестность, как правило, вызывает тревогу.

Читайте также

2. Первая ночь: Как у меня получится?

Настал ключевой момент. Она волнуется: «Захочет ли он меня? Понравится ли ему моя фигура?» У него же одна мысль: «Буду ли я на высоте?»

Интимные отношения рождают множество страхов: оказаться «раздетым» не только в прямом, но и в символическом смысле; обнаружить, что близкое общение с партнером вызвало очень сильные ощущения и мы готовы впасть от него в зависимость, потерять свободу… В интимных отношениях слетают все маски, и человек предстает перед своим партнером таким, какой он есть на самом деле. Сила страхов, возникающих перед первой ночью, пропорциональна глубине доверия человека к самому себе и другим. Кроме того, нереалистично высокая планка задается литературой и эротическими фильмами, где всегда имеет место некоторое преувеличение - страстности, сексуальности и идеализированного понятия «созданы друг для друга». Ориентируясь на идеал, партнеры переживают, что у них все пройдет не так, как они представляли в своих фантазиях.

Совет: важно помнить, что сексуальное желание не связано с эстетическими категориями или нашей искушенностью и опытом. Внешность имеет значение в эротике, но не в сексуальности. - люди должны привыкнуть друг к другу, в том числе и в физиологическом плане, и всегда есть шанс наверстать упущенное.

3. Мы встречаемся: Это уже серьезно?

Проводить время вместе становится привычкой. Она спрашивает себя: «Нужны ли ему серьезные отношения или все еще может кончиться простым увлечением?» Он невольно беспокоится: «Не будет ли вся эта история слишком обременять меня?»

Партнеры отдают друг другу свою энергию и время. И, как правило, получают больше, чем отдают. Все это так, пока мы однажды не начинаем замечать, что равновесие между «отдавать» и «получать» нарушается: даря себя другому, каждый может оказаться либо чрезмерно скупым, либо чрезмерно щедрым. Любые партнерские отношения подразумевают некие «весы», и, если у человека есть печальный опыт нарушения их баланса, он будет подсчитывать количество комплиментов и подарков, одолжений и жертв, строя свое поведение в зависимости от полученного итога. Вплотную приблизившись к серьезным отношениям, некоторые могут выбрать бегство - из-за прошлых неудач, нежелания привязываться слишком сильно, неготовности нести подобное бремя.

Совет: близость между партнерами - хорошее основание для спокойного разговора. Можно вместе исследовать собственные сомнения: есть ли у наших отношений будущее? Какое? Очень полезно бывает рассказать партнеру, чего вы ждете от отношений и чего в них боитесь. И еще полезней - услышать, чего ждет и боится он.

4. Жизнь вдвоем: Сумеем ли мы поладить?

Они готовятся начать совместную жизнь. Он - аккуратист и сомневается: «Вынесу ли я тот богемный беспорядок, в котором она привыкла жить?» Она - «сова», и ей не по себе: «Действительно ли он такой абсолютный «жаворонок», как говорит?»

Когда люди начинают жить вместе, возникает страх «разрушить» то представление, которое сложилось о нас у партнера, разочаровать его или разочароваться самому. Каждый теперь проявляет свой истинный характер, перестав демонстрировать лишь лучшие свои качества.

Совет: чтобы избежать неприятных сюрпризов, не стоит спешить с объединением под одной крышей. Для начала стоит провести отпуск вдвоем - в курортном отеле, на даче или даже в походной палатке. Хорошим тестом для отношений может стать жизнь на два дома: наиболее устойчивыми являются отношения двух максимально независимых людей, которым жизнь без партнера не кажется выжженной пустыней.

Как развивать отношения в паре

Вам обоим: время от времени подводите итоги совместной жизни: что произошло с вашими отношениями, как они изменились, чего вы достигли вместе? Это позволит найти ответ на главный вопрос: на какой стадии отношений мы находимся сейчас - оба и каждый в отдельности? Возможно, кое-что в ваших отношениях придется пересмотреть, и это не всегда будет легко. Но если вовремя (и регулярно) задавать себе такие простые вопросы, проблем, особенно тяжелых, можно избежать.

Вам лично: вспомните самые важные романы своей жизни. Чего вы боялись тогда? Действительно ли ваши страхи были обоснованны? Вспомните периоды, когда смогли их преодолеть. Это поможет вам в сложные моменты ваших отношений с нынешним партнером.

Жанна Сергеева

5. Общие ценности: Одинаково ли мы рассуждаем?

Друзьям он ради шутки рассказал об их последней ссоре и примирении… в постели. Она возмущена: «Как он может так бестактно себя вести?»

Чтобы построить прочные отношения, важно иметь общие ценности, общие взгляды на жизнь. Не на все ее аспекты, но на главные: что мы думаем о детях и собственных родителях, о допустимом и недопустимом в партнерстве, о карьере и жилье, о предназначении каждого из нас. Страх возникает, когда ожидания оказываются слишком различными.

Совет: еще до брака рассказывать друг другу о том, что задевает или не нравится, учиться разговаривать друг с другом. Важно соблюдать уважительную дистанцию, давать партнеру отреагировать на просьбу в собственном ритме, договариваться и идти на компромиссы. Это особое искусство, которое помогает получать удовольствие даже от разговоров на неприятные темы.

6. Личный вклад: Как мы будем жить дальше?

Они счастливо прожили вместе год. Она мечтает: «Неплохо бы купить квартиру… побольше!» Он не хочет об этом думать: «Нам и так хорошо - зачем что-то менять?»

Настало время выбора для обоих. Если двое и дальше собираются вести совместную жизнь, ее необходимо строить - задуматься о детях, о новом жилье… Настоящие отношения двоих предполагают появление третьего, такова логика чувств. Совместным плодом может быть не только ребенок, но и какой-то проект, общий дом - что-то, ради чего мы живем вместе. На этом этапе возникает страх перехода на новую ступень, смены приоритетов: придется менять образ жизни, меньше общаться с друзьями, родителями - и это может сопровождаться чувством вины и даже страданиями.

Совет: на этой стадии отношений в них необходимо инвестировать себя и свои силы, чтобы пара была прочнее перед лицом окружающей жизни. Стоит спросить себя: нравится ли мне наш союз, верю ли я в его будущее? Хочу ли я, чтобы наша совместная жизнь продолжалась и дальше? Если ответы положительные, вам остается лишь не отступать от своих принципов и продолжать вкладывать себя в заботу о ваших отношениях.

7. Пара со стажем: Мне все еще страшно?

Лет через 10-15 совместная жизнь вполне налажена. Она волнуется только за детей: «Поступил бы старший в колледж… А с мужем - спасибо, у него все вроде бы в порядке». Он: «Да? Вы находите, что моя жена изменилась?»

Пара обрела свое лицо, создала свою собственную историю. В повседневной жизни партнеры перестали испытывать страх или забыли о нем. Теперь кажется, что другой завоеван навсегда, и мы начинаем недооценивать партнера, считаем, что он не способен соблазнять других или жить самостоятельно, без нас. Но мы ошибаемся. 15-17 лет - критический возраст для пары: дети эмоционально отделяются от родителей, и те остаются предоставленными сами себе. Тут и возникает вопрос: человек, с которым я живу, - это и есть моя судьба? Не все готовы ответить «да», многие верят, что в будущем у них есть шанс встретить иное, настоящее чувство. Тоска по по большой любви может заставить людей расстаться.

Совет: отношения в паре со стажем не становятся более хрупкими, но в них меньше свежести, жизни: все привычно, ничто не вызывает сильных чувств. А чувства подобны качелям: в движении (теплее - холоднее) они имеют смысл; в стоячем же состоянии его нет. Кто-то должен раскачивать качели, и хорошо, если оба партнера понимают это. На данной стадии отношений многое зависит от умения… удивлять друг друга, создавать новые праздники и ритуалы.

Об этом

• Карл Роджерс. Психология супружеских отношений. Эксмо, 2002.
• Ольга Карабанова. Психология семейных отношений. Основы семейного консультирования. Гардарики, 2006.

Социальные исследования среди молодежи показывают, что - за исключением все более ограничивающегося семейного круга, где родители подготавливают новое поколение к исполнению его общественных обязанностей и к личной автономии, - обучение происходит все более и более беспорядочным образом. Идея постепенного подчинения нормам общественной жизни - как профессиональным, так и семейным - ослабевает. Почти исчезает понимание того, что только через принятие ценностей общества-и даже его запретов - индивидуум осознает собственную свободу. <...> Некоторые хотят возродить идею гражданственности: индивидуум становится свободным - говорят они, - идентифицируя себя с сообществом свободных граждан. Но даже если эта гражданская мораль и позволила написать возвышенные страницы тем, кого волнуют десоциализация молодежи или проблема интеграции в наше общество иммигрантов, она не предлагает никакого решения в условиях сложной реальной ситуации. Личность, находящаяся в обществе потребления, не стремится к врастанию в это общество. Телевидение делает доступным самое глубокое прошлое, а идею истории, которая всегда была идеей нации или территориальной общности, заменила индивидуальная или общественная память. <...> То, что сперва определялось как кризис семьи и школы, другими словами - социализации или образования, является также кризисом формирования личности. Исчезло двуединство общественных норм и общественного или индивидуального осознания, ушел в прошлое и тейлоризм как принцип рационализации производства.

Если в прошлом Субъект находился в полном подчинении закону, Божескому или общественному, то в современном мире ему грозит стать жертвой общества потребления, которое, с одной стороны, манипулирует им, а с другой - постоянно подталкивает его к гонке за все новыми и новыми благами.

Следует признать разложение доминирующей социальной и психологической модели, происходившее с конца девятнадцатого века и придавшее особую силу философии, литературе и искусству нашего столетия. Разрушение Эго, диктующего свой закон человеку, его <...> потребностям и убеждениям, так же преобразовало нашу жизнь и наш образ мышления, как и разрушение принципов общественного порядка. Ориентация на культурную самобытность, противопоставляемая евроцентричному универсализму, порождает культ секса и смерти, не оставляющий камня на камне от былых этических норм.

В западном мире ломка христианского общества - кстати, во имя самого христианства - привела к внутренней замкнутости веры в эпоху протестантстких и католических реформ. На Востоке похожим образом зазвучали призывы к исламизации как к наилучшей защите от политических новообразований. Это освобождение проявляется везде, где культура является узницей общественного контроля, так как сообщество, с которым идентифицирует себя индивидуум, вовсе не являясь при этом выражением Субъекта, подавляет последнего законом, обычаями, нравами, временными формами власти и социальной организации, которые, таким образом становятся священными и даже оккультными, отстраняющими Субъекта от общественной реальности и восстанавливающими его против нее.

Не только нынешняя демодернизация, но и современность сама по себе приводят к устранению прежних отношений между индивидуумом, обществом и вселенной и признают недействительными те социологические конструкции, центральным принципом которых является связь институтов и мотиваций, системы и действующего лица. Сам по себе Субъект не может сформироваться иначе, нежели освободившись от слишком конкретных общностей, навязывающих ему стереотипы, основывающиеся на долге, а не на правах, на принадлежности, а не на свободе.

Сущность Субъекта заключена в стремлении индивидуума быть действующим лицом, а субъективация есть не что иное, как желание индивидуализации; данный процесс может развиваться только в том случае, если имеет место достаточный контакт между миром инструментальности и миром идентичности.

Двойное освобождение Субъекта, скидывающего путы рыночных отношений и освобождающегося от уз сообщества, является необходимым условием для общения Субъекта с Субъектом <...>. Но оно также становится основой для того, чтобы принципы справедливости, солидарности и коллективной ответственности, делающие возможными любую коммуникацию и аргументацию, смогли превратиться в конкретные действия, способные смягчить общинную иерархию и ограничить маштабы применения силы. Добавим: это идеальное для коммуникации сообщество существует только как некая цель и, следовательно, всегда воплощается в реальной жизни в форме социальных институтов, защищающих собственные интересы, что позволяет одинаково хорошо как выпестовать бюрократию и [создать замкнутые] элиты, так и подтолкнуть к поискам консенсуса. Идеальными коммуникативными сообществами являются международные ассамблеи, научные организации и дискуссионные клубы. Они слабо связаны как с разбушевавшимся океаном рынка и технологий, так и с укрепленными островками ком-мунитаризма. Анализ внутренних условий коммуникации <...> не дает нам полного представления о том, как создаются эти общественные пространства, и не позволяет определить, насколько они могут способствовать гласности, миру и диалогу с сопротивляющимися им экономическими и коммунитарными силами.

Процесс преобразования разорванного и дезориентированного мира, разделенного на две вселенные, никак не сообщающиеся между собой, в единое общественное пространство, где действующие лица взаимно конфликтуют или сотрудничают, не происходит посредством обращения к высшему чувственному принципу или закону. Изменение мира может начаться только со стремлений самого индивидуума, не желающего оставаться в конфликте с самим собой и в состоянии двойной зависимости. Причем не индивидуум как таковой ищет восстановления своего единства и сознания; его воссоздание может начать осуществляться только тогда, когда он осознает себя как Субъекта, когда утвердится в качестве носителя мнений и творца перемен - касается ли это общественных отношений или политических институций.

Индивидуум, если он не определяется исключительно как таковой, охотно откликается на призывы рынка или на предложение присоединиться к сообществу; напротив - его субъективация, являющаяся стремлением к индивидуализации, становится реальной силой тогда, когда индивидуум заново оценивает себя, осознавая свою ценность и свое место в общественных отношениях. Речь идет о его освобождении от рынка и от сообщества, в итоге которого он перемещается в систему производственных и культурных отношений. При этом рынок и сообщество являются формами, ставшими чуждыми друг другу, модернити же уступает место демодернизации. <...>

Желание индивидуализации неизбежно проходит через утверждение индивидуума как действующего лица в процессе преобразования общественной жизни и восприятия ее ориентиров. Это стремление к субъективации может начаться только с сопротивления индивидуума собственному разрыву и потере идентичности. Сегодня субъективация больше не является выражением защиты прав человека или трудящегося; она проявляется прежде всего на уровне личного опыта. <...> Между тем, глубокой рефлексии и пережитых страданий недостаточно, чтобы построить личность; необходимо, чтобы индивидуум признал самого себя как Субъекта.

Эротизм, единство вкусов и признание Другого как Субъекта сконцентрировались в любовной связи, определяемой как желание, направленное навстречу желаниям Другого, состоящего из той же комбинации эротизма, единства вкусов и признания Другого в качестве Субъекта. <...>

Идея счастья развивалась вместе с идеей модернити, но центральное место она заняла лишь после того, как иссякли все мета-социальные гарантии общественного порядка, как стало двойственным наше отношение как к нации, так и к экономическому росту. Все знают, что у несчастья нередко бывают социальные и политические причины, а счастье предполагает также уничтожение зависимости и эксплуатации; однако мы не имеем права забывать, что главная цель - это счастье каждого и каждой, а не построение нового общества и создание нового человека.

Сегодня мораль долга сходит со своего пьедестала. Ее не следует замещать моралью добропорядочных намерений и чистоты, которую проповедовали катехизисы мировых религий; она должна просто освободить место для поисков счастья. Счастье не дарится, оно достигается, завоевывается в борьбе с тем, что его постоянно разрушает. Сущность Субъекта и его поиски счастья проявляются одинаково хорошо и в радости, и в горе. В радости они заметны больше, ибо коллективная радость сродни щедрому и освободительному порыву, индивидуальная же - похожа на вдохновение первооткрывателя и изобретателя... Но формирование Субъекта происходит также и в грусти, в печали - это его последняя возможность замкнуться на самом себе после испытанных страданий и поражений, в болезни и при ощущении близости смерти.

Идея Субъекта проистекает из опыта. Она постоянно присутствует в виде силы или - напротив - в виде слабости (absence), когда человек чувствует себя лишенным собственного «я», когда он нелюбим и непонят. Но не будем противопоставлять интимный опыт Субъекта его социальным правам и их защите; именно в слиянии личностного опыта и коллективных действий скрывается возможность Субъекта выжить под атаками его мощных противников.

Этот слабый образ Субъекта одновременно противостоит образу индивидуума, способного на рационально свободный выбор, и образу члена коллектива <...>, ощущающего ответственность за всеобщее благо и поддержание моральных принципов и институтов, на которых покоится сообщество. Социальный дух, даже если он и определяется как гражданственность, предполагает участие всех в общественной жизни и, соответственно, общие моральные ценности. Однако данная ситуация перестает быть реальной под воздействием возрастающей автономии экономической жизни. Что же мы видим в итоге? Одновременную изоляцию людей и смешение групп и индивидуумов, принадлежащих к различным культурам, придание возрастающего значения отношениям власти и зависимости и расширение зоны маргинальности и аномальности.

Если же мы возьмем противоположный образ - индивидуума, свободного в своем выборе, управляемого собственными интересами и стремлением к удовольствию, и к тому же свободного от всевозможных влияний, в том числе и от влияния государства, - то это вызовет лишь реакцию возмущения в мире, где неравенство обостряется с каждым днем, а безработица и бедность распространяются с быстротой инфекции. <...>

Утверждение самого себя проходит через двойное отрицание, двойное преодоление. Дистанцирование [человека от общности] принимает крайние формы, когда человек лишен надежды, когда ему остается лишь демонстративно протестовать против тоталитарной власти, воплощающей в себе мощь технократической и бюрократической иерархии и одержимость идеей общинной унифицированности. Диссидент - это воплощение чистого отказа, его сила убеждения тем больше, чем он независимее от идеологий и партий. <...> Его активное присутствие, его страдание не предлагают метода лечения, но делают видимым то, что было раньше скрыто, на- зывают то, что было безымянным. Он рискует так же, как манифестант в белой рубашке, который - забыв про угрозу его жизни -встал на пути танков, рвущихся к площади Тяньанъмынь.

Этот протест не нуждается в надежде, объяснении, заданности. Он является актом одиночки, и именно это - точнее, отсутствие репрезентативности и организации - придает ему универсальную ценность. В отказничестве диссидента воплощена способность человека сказать «Нет!», отражен несгибаемый характер того, кого с этого момента необходимо называть Субъектом, а значит - действующим лицом, ставшим таковым благодаря его способностям и воле действовать вопреки рыночным предложениям и общинной власти. Естественно, что это толкование отказа нуждается в дополнении, а именно - в утверждении Субъекта в ситуациях менее экстремальных. <...>

Так чем же является Субъект, если он не Эго (Moi) и если он не говорит от имени какого-либо бога? Не чем иным, кроме как воплощением потребности в индивидуализации, которая включает в себя необходимость признания этой потребности как в других, так и в себе самом. Подобная потребность выступает своим собственным обоснованием, она не ищет легитимации вне самой себя и, следовательно, определяется как право и расценивает все, что противостоит ей, как несправедливость, более того - как зло. Добро и зло определяются отныне не в зависимости от общественной пользы и долга, а по присутствию или отсутствию индивидуума в самом себе, по признанию или непризнанию за ним права вести самостоятельную жизнь, быть отличным от других и - прежде всего - быть реальной единицей, переживающей все многообразие опытов и ситуаций. Таким образом, Субъект является принципом, в зависимости от отношения к которому формируются связи каждого с самим собой и с другими.

Вполне понятно, что над идеей Субъекта витает тень нравоучительности, и легко объяснить враждебность Мишеля Фуко к теме субъективации. <...> Самоконтроль, застывший на портретах кисти голландских мастеров, внушает мне определенную неприязнь. Однако эти торжествующие буржуа сейчас бесконечно далеки от современного человека; наш контроль над временем и пространством исчез по мере того, как самобытность перестала определяться нашими социальными ролями. Мы более не живем в социуме, где наблюдение и контроль были вездесущими. Одно только упомина- ние таковых вызывает мысли о тоталитарном обществе, где мы чувствовали бы себя в опасности... Взамен этого социум становится все более неопределенным; он оставляет без норм и правил все более обширные сферы поведения; он гораздо чаще маргинализирует нас, чем вводит в какое-нибудь сообщество, постоянно меняется, лишая нас возможности легко определить свою самобытность, заменяет легко определяемые - положительные или отрицательные - убеждения на амбивалентность. Те же убеждения, которые призывают нас к осознанию самих себя, весьма далеки от веры в соответствие личности и социальных ролей. <...>

Вот почему критические замечания Мишеля Фуко кажутся мне основанными на примерах из жизни общества, все более оторванного от нашего, и весьма своевременно напоминают о том, что ни в коем случае нельзя смешивать идею Субъекта с идеей социального персонажа, осознающего свои права и обязанности, являющегося хорошим гражданином и добропорядочным тружеником. Субъект - в большей степени страдалец, чем победитель, он одержим желанием, а не обладанием. Энтони Гидденс разумно противопоставляет виновность, связанную с нарушением кодексов и общественных табу, стыду, который вызывается покушением на индивидуальную самобытность. «Мне стыдно, но я хочу есть», - написал нищий бродяга на картонке, которую он держит у входа в метро. <...>

В наших обществах, где общественный и культурный контроль ослабляется, самая большая опасность, грозящая Субъекту, противоположна той, которую разоблачал Фуко. Под страхом морали-заторского и нормализаторского сознания мы охотно удовлетворяемся образом «современного» (moderne) Субъекта как отражения многообразия прожитых опытов, как простого поиска того, что называется консистенцией (consistance), утверждением цельности постоянно изменяющейся амальгамы и - прежде всего - отказом от искажения части себя. Иллюстрацией этого определения может быть противопоставление образа Пьера Безухова образу князя Андрея в «Войне и мире», а также цитата из писем Рильке Лу Андреас-Саломе, где он говорит о своем желании стать рекой - не замкнутой в берегах, а разлившейся во всей дельте.

Недостаточно настаивать на слабости и постоянных переменах, происходящих с Эго (Moi), чтобы приблизиться к социологии Субъекта. Следует сосредоточиться на двух основах последнего... <...> Первая из них - это борьба против логики рынка и сообщества, борьба, которая навязывает твердый и постоянный принцип поведения; вторая - положительное дополнение к первой, стремление к индивидуализации и к ответу на вопрос: Ubiconsistam?

Подобные исследования можно упрекнуть в дистанцировании от философии истории как религиозного видения мира. Более того, в них заложено недоверие по отношению к любым асхатологиям, настолько часто наш век видел рождение тоталитарных и авторитарных режимов, которые во имя метасоциальных принципов пытались установить порядок, беспомощный в мобилизации общества против зла. Правда, существует еще мистический анархизм, восстающий против абсолютного зла, создаваемого от его имени, но этот протест слишком безнадежный и запоздалый, чтобы создать нечто позитивное. Те, кто усматривал в восстаниях эксплуатируемых бедняков и освобождении колониальных народов свет, который должен был воссиять над миром, сами создали закрытые сообщества, управляемые авторитарными методами.., а в ходе национально-освободительных движений гораздо более умело действовали мечом, чем пропагандистским словом. <...>

Трудно освободить идею Субъекта от великих идейных и социальных традиций, благодаря которым она обрела свои формы, далекие от тех, что мы изучаем сегодня. Идея Субъекта, пережив цепь последовательных изменений, спустилась с небес на поля политических сражений, а затем проникла и в социальные отношения, с тем чтобы установить связь с прожитым опытом. Сначала был создан универсальный образ лишенного всякого частного опыта Субъекта с его четко определенными правами: Субъект - ни мужчина, ни женщина, ни хозяин, ни раб. Затем его заменили идеей Реализации Субъекта в истории. Затем стали говорить о республиканском государстве или о просвещенном деспоте, а еще позже - об особом общественном классе, предназначенном для универсалистской миссии освобождения. Каждый раз подобное обращение к Субъекту создавало абсолютную власть, и чем конкретнее становился Субъект, воплощающий реалии и общественные отношения, тем более тоталитарной оказывалась власть, вещающая от его име- ни и проникающая во все сферы жизни общества. Современная история состоит из этих двух тенденций, противоположных, но дополняющих друг друга: все более активного формирования личностного Субъекта и возрастающего влияния нормализаторской и морализаторской власти. Политическое действие, совершаемое от имени человека и его прав, идентифицируется с гражданской властью и террором. Защита прав трудящихся породила мечту о справедливом и эгалитаристском обществе, но слишком часто приводила к политическому рабству во имя социального освобождения.

Политические вожди, включая и интеллектуалов, упорно расценивали самих себя как носителей высших ценностей и считали своим долгом защиту народа - эксплуатируемого и колонизированного, лишенного собственности и голоса. Хорошо это или плохо, но такое время прошло. Плохо потому, что, говоря о народе, наконец обретающем голос, это часто делают для оправдания идеологии власти. Хорошо потому, что когда индивидуумы измеряют действия правящих элит аршином собственных требований, они идут гораздо дальше своих материальных интересов и реализуют таким образом идею Субъекта, свободного в своем поведении и личностном опыте. Не случайно общественные движения все менее и менее призывают к созданию нового социального порядка, но все более и более - к защите свободы, обеспечению безопасности и человеческого достоинства.

Говоря о том, что Субъект не является носителем идеальной модели общества, необходимо обнаружить Субъекта личностного в Субъекте историческом или даже религиозном, находящемся в центре видения общества и мира. Обращение к религии всегда рассматривалось прежде всего как орудие социального сплочения и поддержания традиции, в основе которой лежит главный миф соответствующего сообщества; таким образом происходила сакрализация социального.

Аналогичным может быть и подход к изучению общественных движений, которые несут в себе то, что я называю историческим Субъектом. Некоторые из них ориентируются на представления об идеальном или исторически необходимом обществе, некоторые призывают к свободе, справедливости и равенству. Обращение к Богу, разуму или истории может привести к сакрализации общества; но оно может и де-сакрализировать его, подвергнуть критике и призвать к соответствию принципам, которые не ограничивались бы лишь правилами организации общественной жизни. <...>

Центральное место, которое мы предоставляем идее Субъекта, должно воплотиться скорее не в подчеркивании уникальности современной ситуации, а в поиске различающихся, но вытекающих друг из друга социальных явлений, пронизывающих все общества, обладающие определенным уровнем историчности, способные к самопроизводству и трансформации. Во всех этих социумах Субъект предстает в двух противоположных образах. В постмодернистском он воплощается в национальном государстве, которое сам сакра-лизирует, и правах человека, ограничивающих общественную власть. В условиях индустриального строя он обожествляет новый общественный порядок, создавая проект идеального социалистического общества, но голос Субъекта в рабочем движении воплощается прежде всего в призывах к справедливости и освобождению трудящихся. На каждом этапе, в любом типе общества Субъект отталкивается от мифа о сакральном порядке и в то же время исходит из принципа подрыва устройства, установленного властью.

Все это приводит к постижению современности образом, совершенно противоположным тому, который так часто навязывался. О триумфе инструментальной рациональности не приходится и помышлять. Все большее значение придается идее Субъекта, который становится единственным связующим звеном между экономической или административной рациональностью и моральными устоями. Ранее связь между двумя этими аспектами современности (modernite) устанавливалась юридической и моральной философией. Но именно эта социальная связь становится сегодня слишком слабой, чтобы поддерживать единство глобализированной экономики и действующих лиц, одержимых социальными и культурными целями. Тут и возникает идея Субъекта в том виде, в каком она была нами определена. Чем современнее общество, тем большее значение придается не институтам и универсалистским принципам, а самим действующим лицам. Именно от них должны исходить преобразования, которые не дают сфере приложения социальных и политических действий распасться и исчезнуть вообще. В то время как современное общество нередко определяется в первую очередь как легитимное само по себе или в силу рациональности его организации, я считаю, что самой яркой чертой современности (modernite) является ослабление социального поля.

Мы продолжаем оставаться под влиянием представления об обществе как о законченной системе, все части которой взаимозависимы и которая имеет конечную цель. Этот образ принял сегодня две основные формы: одна отражает способность общества к интеграции и его адаптацию к переменам; другая представляет собой мизансцену в социальной организации, устроенную властями, чтобы замаскировать подавление личности. Между тем надо признать существование в современных социумах разделения самоконтролируемой общественной системы и культурных моделей, определяющих его историчность. Последние не являются отражением общества, они не годятся и для усиления социальной власти; они могут быть поняты лишь как формы проявления Субъекта, свидетельствующие о его растущем отделении от социальной организации и механизмов ее воспроизводства. Таким же образом протестантская реформа в XVI веке пошла путями, отличными от определенных эпохой Возрождения, а позже моральный индивидуализм буржуазии противопоставил себя капиталистическому духу.

Разделение культуры и общества идет быстрыми темпами уже целое столетие, с тех пор, как начался кризис идеи тождества си- стемы и действующего лица. Сегодня моральные категории превалируют над социальными, ибо только они одни позволяют заново использовать культурные ориентиры. <...> Этот переворот ускоряется бесконечно возрастающей мощью, с которой наши общества способны трансформироваться или разрушаться. Ныне так легко подвергнуть опасности наше коллективное выживание, что человечество не в состоянии поверить во всемогущество рационализаторских моделей, как это делало оно с XVI по XX век. Картина социальной жизни, которую дает «классическая» социология, предстает сегодня отстраненной от наблюдаемой реальности и от сознания действующих лиц. Где можно увидеть ценностные системы, превращающиеся в социальные нормы, и социальные нормы, превращающиеся в формы власти, в статусы и роли? Кто, кроме нескольких идеологов, верит в прогрессивную унификацию мира, полностью ставшего рыночным? Те, кто наблюдает за социальной реальностью, напротив, ищут путей трудного перехода между двумя океанами, разделяющими большую часть мира: океаном ком-мунитарной самобытности и океаном глобализированной экономики. <...>

Идея Субъекта долго была тесно связана с идеей высшего принципа разумности и порядка. Ссылаясь на религиозные, философские и политические концепции, вот уже целое столетие многие мыслители требуют предания Субъекта анафеме. Я стою на той же исходной точке, но вижу рождение идеи личностного Субъекта в исчезновении философий о Субъекте. Такое представление могло появиться только тогда, когда разрушились все концепции мирового порядка. Философские системы, подчинившие социальное действующее лицо законам природы, божественному промыслу или политическому проекту, помешали отделению личной воли к свободе от сил, борющихся за возврат к естественному порядку. <...> Именно модернити, разрушившая все прежние системы порядка, позволила Субъекту обнаружить легитимность в самом себе и признать верховенство закона. <...>

Субьект старается избавиться от этих пут и угроз, от подстрекательств рынка и приказов сообщества. Он получает свое определение в двойной борьбе, которую ведет с помощью своего труда и своей культуры. Его цель - собственная независимость; он стремится к расширению пространства свободы, раздвигая его внешние границы, но это пространство - вовсе не обитель святых и мудрецов.

Если Субъект замкнется лишь на своем собственном сознании, он увидит только те образы, которые ему посылают другие, только те воззрения и вкусы, которые соответствуют его позиции в социальной организации и в отношениях с властью. В любом обществе, в каждой культуре Субъект - это сила свободы. Само по себе данное определение может быть только негативным, и лишь благодаря признанию Другого (Autre) как Субъекта, лишь путем присоединения к юридическим и политическим правилам уважения самого себя и Другого это понятие обретает содержание. Субъект может существовать только в процессе освобождения от собственного сознания, до такой степени мощно проникают в него силы, осознаваемые им как внешние. Он - свидетель свободы, а не моралист, и еще в меньшей степени защитник доминирующих норм и ценностей.

Вот почему в очередной раз я признаю в диссиденте совершенное воплощение Субъекта. Ибо он выступает - даже если его и не слышат - против властей, лишающих его свободы. Субъект - это слово; его свидетельство публично, даже если никто не может его увидеть или услышать. История культуры изобилует призывами к исполнению требований, превышающих закон: жертва Антигоны, Нагорная проповедь, Декларация прав человека, действия партизан или диссидентов, сражавшихся с бесчеловечным режимом.

Ничто не мешает нам рассматривать индивидов, являющихся носителями сильной субъективации и ставших одержимыми (sub-limes), как попавших в ловушку собственного ложного сознания. Я использую слово «одержимый» в том смысле, какой ему придавали в начале индустриализации, когда так называли рабочих, которые одновременно были активистами-революционерами, горькими пьяницами и преступниками. Эта смесь, столь насыщенная по смыслу, часто встречается и в истории религий, и в летописях социальных движений, и в народном воображении. Она важна и необходима, ибо говорит нам о том, что субъективация есть отклонение от норм функционального поведения, которого требует общественный порядок.

Субъективация не была бы столь могучей силой социального преобразования и протеста, если бы она не порывала с механизмами культурного воспроизводства и общественного контроля. Вот почему Субъект всегда несколько отделен от самого себя, или точнее - каждый из нас считает себя исключительным и уникальным в той степени, в какой он ощущает себя Субъектом.

В либеральных обществах, функционирование которых регулируется рынком, субъективация может развиваться, не встречая непреодолимых препятствий. Тогда главным риском для нее становится сведение «Я» (Je) к «Эго» (Moi), то есть к определенному психологическому благосостоянию, к иллюзии, будто частная жизнь может развиваться вне осознания кризисов общественной жизни. Эту мораль труда, честности и долга вовсе не стоит презирать, но она до боли хрупка: защищающие ее переборки превращаются в прах при первом же социальном возмущении. Субъективация же, напротив, верит только в то, что связано с сомнением, страданием и надеждой. Тот, кого я называю Субъектом, открыт, подвержен давлениям, доступен соблазнам и угрозам системы, стремящейся перемолоть тех, кто противопоставляет ей свою свободу и самобытность.

Моральные нормы, подталкивающие индивида к жертвам ради коллективных целей, очень устойчивы. И как не подчиниться призывам долга, не отрекаясь от чистого индивидуализма, все более обуреваемого соблазнами массового потребления или абстрактными импульсами желания?

Здесь необходимо вернуться к исходному пункту. В гиперсовре-менном обществе индивидуум постоянно подвергается действию сил рынка с одной стороны и сил сообщества - с другой. Их противоположность часто приводит к терзанию индивидуума, который становится или потребителем, или верующим. Субъект же формируется прежде всего в сопротивлении этому разрыву, в своем желании самобытности, иначе говоря - в том, чтобы его признавали им самим в каждом его проявлении. Так, во многих регионах Латинской Америки этнические группы борются за выживание их экономики и признание их культуры. Заявляя о своем желании защитить сообщество, они нередко растворяются в низших стратах городского населения ради того, чтобы найти работу, пропитание и возможность образования для детей. Но бывают и случаи, когда данные группы ищут способов защитить свою культурную самобытность, активнее участвуя в экономических и политических процессах. В такие моменты они становятся способными на масштабные коллективные действия и даже на социальные выступления. Вот почему моим центральным тезисом является связь идеи Субъекта с идеей социальной активности.

В этой идее содержатся два утверждения. Первое состоит в том, что в Субъекте воплощены воля, сопротивление и борьба; второе - в невозможности социального движения без стремления Субъекта к освобождению. Коллективная активность, определяемая как инструмент исторического прогресса, как защита сообщества или вероисповедания или просто как примитивная сила, разрушающая барьеры и традиционные обычаи, не может сделаться подлинно социальным движением, стремительно деградируя до положения инструмента подавления, находящегося на службе у власти. Субъект - это не рефлексия индивидуума по собственному поводу, не идеальный образ, рисуемый им в гордом одиночестве, а непосредственное действие. Вот почему он никогда не совпадает с индивидуальным опытом. Можно ли говорить о воле к индивидуализации, если рефлексирующему сознанию достаточно лишь удостовериться в существовании и в свободе индивидуума? Идея Субъекта далека от скептической свободы Монтеня; она гораздо ближе терзаниям Паскаля; она воплощается тогда, когда проявляется коллективное действие, направленное на создание пространства - одновременно социального, политического и морального. <...>

Мораль, которую мы унаследовали от предшествующих социальных форм, была одновременно персонифицированной и общественной. Она основывалась на универсальных принципах и солидном базисе потому, что определяла правила, которым надо было следовать для исполнения социальных обязанностей. Наша же этика стремится к отстранению от социальных ролей. Мы менее рациональны, более того - мы часто сталкиваемся с непреодолимыми противоречиями при выполнении универсальных законов, не доверяя им. И даже если этические понятия исходят из моральных принципов, они более удалены сегодня от социальных рамок, чем сами моральные принципы. Этическое переживается как обращение Субъекта к нему самому. Когда мы говорим об этической ориентации по отношению к другим, мы ищем в них Субъекта, как ищем его в нас самих, в результате чего в центре этических оценок оказывается не взаимодействие с другими людьми, а наша связь с самим собой. Именно последнее организует наши отношения с другими людьми, что самым четким образом прослеживается в наиболее личностных и интимных отношениях. <...>

Мы заняты поисками Другого как носителя универсального, оценивая самих себя как направленных на универсальное. Иначе говоря, век Просвещения, сам по себе являвшийся наследием религиозного мира, ушел в прошлое, и больше не представляется возможным установить связь с другими, исходя из принципов торжествующей модернити. Сам по себе модернизм и в еще большей мере недавняя демодернизация похоронили идею цивилизации.

Моральные убеждения должны устанавливать пределы гражданским обязанностям. Мы должны признавать право не носить оружие за теми, кто не хочет этого делать, но мы должны признавать и право врача или медсестры (пусть и не в больнице, существующей на деньги налогоплательщиков) отказаться от выполнения аборта, даже если существует право на искусственное прерывание беременности. Демократия основывается не только на признании основных прав, ограничивающих любую общественную власть, но и на солидарности, позволяющей каждому индивидууму утвердиться как социальному Субъекту.

Самобытность Субъекта может быть обусловлена только сочетанием трех сил: личного желания сохранить свою индивидуальную самостоятельность <...>; коллективной и частной борьбы против властей, трансформирующих культуру в сообщество, а труд - в товар; и признания - как межличностного, так и институционного - Другого в качестве Субъекта. Субъект не формирует себя в непосредственном контакте с самим собой, на базе своего личностного опыта, в контексте персонального удовольствия и общественного успеха. Он существует только в борьбе с силами рынка и сообщества; он не создает идеального города и индивидуума высшего типа, он осваивает и защищает лужайку, которую постоянно пытаются захватить. Он скорее обороняется, чем участвует в борьбе, он скорее защищается, чем пророчествует. Правда, он не олицетворяет собой лишь протест и борьбу; он также знает удачу, успех и счастье.

В ваших отношениях наступил период, когда пора двигаться дальше. Только вот куда? Замуж вроде пока не хочется, но находиться с возлюбленным как можно чаще − жизненно необходимо! Взвесив все за и против, вы решаете, что пора съезжаться. Но пора ли? PEOPLETALK решил разобраться, в каких случаях действительно стоит это сделать.

Ты любишь его больше жизни

Сначала может показаться, что это самая главная причина. Но, поверь, когда вы съедетесь, это твое «больше жизни» приобретет новые рамки. Поэтому лучше всегда мыслить перспективно.

У тебя не хватает денег снимать квартиру

Давай по-честному, все мы материалисты. Если вы договариваетесь, что платите за жилье пополам, – это большой плюс (не будем сейчас создавать мифы о его платежеспособности). Проблема в другом: вам придется вести счет деньгам друг друга, а это понравится не каждому.

Нет времени для встреч

Вы работаете с утра до позднего вечера, и даже по выходным страшно заняты. А в свободную минутку вам просто хочется выспаться. Единственный способ видеть друг друга – это жить вместе. Причина вполне уважительная.

Ты хочешь поскорее съехать от родителей

Чувствуешь, что пора вылетать из гнезда? И тебе кажется, что он точно не будет напрягать тебя мытьем посуды и спрашивать (как мама), когда ты будешь дома. Очень распространенная ошибка.

Вам комфортно вдвоем

Вы друг друга не напрягаете. Даже если просто молчите. Влюбленные часто проводят время в шумных компаниях, ресторанах, кинотеатрах, но будет ли вам комфортно наедине друг с другом? Задумайся, что вы будете делать вдвоем долгими зимними вечерами.

Вы хорошо друг друга знаете

Когда вы переступите порог своего нового жилища, вас могут подстерегать самые разные опасности. Например, ты выяснишь, что он не опускает сидение в туалете и предпочитает мыться только утром, а не вечером, как ты. А его будет бесить, что ты оставляешь волосы на расческе. Здесь придется учиться понимать и принимать друг друга такими, какие вы есть. Готовы ли вы к этому?

Вы сможете поддержать друг друга в любой ситуации

Когда вы видитесь два раза в неделю, создавать иллюзию идеальных отношений очень просто. Вы рассказываете о том, что с вами произошло, выслушиваете друг друга, даете советы. Но когда все удачи и неудачи партнера случаются на твоих глазах, ты не всегда можешь объективно оценить ситуацию. Сможешь ли ты поддерживать его во всем?

Ты готова пожертвовать общением с друзьями

Как и он. Ты ведь тоже будешь переживать, если вдруг он приедет домой позже, чем обещал. Конечно, если у вас общие друзья, то будет проще. Но будь готова к тому, что быт возьмет свое и иногда дружескими встречами придется жертвовать ради просмотра фильма с любимым.

Вы выяснили вопрос разделения обязанностей

Вы уже обсудили домашние обязанности и успели выяснить, кто на что готов? Хорошо, только смотри, чтобы потом не было разногласий по поводу того, кто гладит полотенца, а кто чистит кастрюлю после пригоревшей каши.

Совместная жизнь легко может превратить ваши отношения в ад! Или наоборот – перевести их на новый уровень. Пожив с тобой пару месяцев, МЧ может всерьез заговорить о свадьбе . Или наоборот – понять, что в быту вы несовместимы.

Чтобы успешно пройти проверку совместной жизнью, главное не форсировать события. Съезжаться нужно тогда, когда вы действительно готовы к этому. Вот тогда вы оба получите удовольствие от проживания под одной крышей. Однако, как узнать, дозрели ли ваши отношения до такого важного шага?

WomanJournal.ru предлагает тебе свериться с нашим списком. Если у тебя совпадет хотя бы 5 признаков, значит, скорее всего, вы с МЧ отлично уживетесь вместе. И ваша пара может смело подыскивать квартиру для совместной жизни. Итак, проверь свою готовность!

1. Твой мужчина мечты видел тебя без косметики/с похмелья/простуженной и т.д., но его чувства от этого не остыли. Если, просыпаясь с тобой утром, он с удовольствием обнимает, целует тебя, называет «своей самой красивой девочкой» и т.д. – значит, он действительно любит тебя такой, какая ты есть, даже без укладки и макияжа! Это хороший знак!
2. Он говорит, что хотел бы видеться с тобой чаще и каждую свободную минутку старается провести с тобой. Да и тебе хотелось бы проводить с любимым как можно больше времени.
3. Вы не раз в шутку обсуждали перспективу совместной жизни и уже решили, кто будет готовить, а кто выносить мусор. Если такого разговора еще не было, устрой его. Даже если вы в шутку попробуете обсудить условия совместной жизни, ты сразу поймешь, совпадают ли ваши взгляды на домашние обязанности, заработок, быт и т.д. Если нет, то лучше урегулировать разногласия и найти компромиссы еще сейчас, пока вы еще не начали жить вместе.
4. Вам нравится проводить время вдвоем и наедине друг с другом вам не бывает скучно. Многие пары держатся только за счет постоянных совместных развлечений: рестораны, кино, клубы, компании. А оставшись наедине друг с другом в квартире, они осознают, что им и поговорить-то не о чем. Убедись, что это не про вас!
5. Ты знаешь недостатки своего МЧ, но вполне готова их проигнорировать. Съезжаться стоит только тогда, когда ты принимаешь любимого таким, какой он есть. Если, съезжаясь, ты надеешься его переделать, то ваша совместная жизнь превратится в вечную войну.
6. Перспектива совместной жизни тебя вдохновляет! Ты вовсю мечтаешь, как будешь готовить романтический ужин при свечах или вместе принимать пенную ванну. Если же совместная жизнь ассоциируется у тебя с горой немытой посуды, скучным рутинным сексом и вылинявшим халатом, видно ты еще не дозрела.
7. Вы уже обсудили и решили для себя финансовый вопрос. Кто будет зарабатывать деньги? Кто платить за квартиру? На чьи доходы вы поедете в отпуск? Сколько каждый из вас будет отдавать в общий бюджет? Если вы уже обсудили тему денег и пришли к согласию, значит вашей любовной лодке скалы быта не страшны.
8. МЧ уже сделал тебе предложение, но вы решили проверить отношения совместной жизнью. Вполне разумно!
9. У вас есть подходящая жилплощадь. Желательно, конечно, жить вдвоем. Но если такой возможности нет, и вы живете с родственниками, то, по крайней мере, живите в той квартире, где меньше проблем! Подумай, хочешь ли ты жить не только с МЧ, но и с его мамой, бабушкой, собакой и стервой-сестрой ? Если нет, не спешите съезжаться!
10. МЧ предложил жить вместе, и ты на радостях, не раздумывая, сказала «да»! Это самый верный признак твоей готовности. Похоже, ты хочешь этого всем сердцем и разум не в состоянии контролировать твои чувства. Отлично! Съезжайтесь! И пусть ваши чувства только крепнут, а ваш роман движется по направлению к свадебному хэппи-энду!

А вот те причины, по которым не стоит съезжаться:

• Все подруги съехались с бойфрендами, и ты решила, что тебе тоже пора.
• Ваши отношения оставляют желать лучшего, и ты надеешься поправить их совместной жизнью.
• Тебе надоело жить с родителями и ты хочешь переехать от них любой ценой.
• Тебе просто нравится квартира твоего МЧ. Причем намного сильнее, чем сам МЧ!